своего рождения. Мы давно не разговаривали с тобой так подолгу, девочка моя, — разве что после смерти Хадрона, — и мне этого страшно недоставало, — улыбка его сделалась шире. — И ты ни разу за всю свою жизнь мне ничего не приказывала. Хотя это тебе идет.
Почему-то последнее вдруг показалось ему забавным.
— Ты прямо как твоя мать, — добавил он, рассмеявшись, пожалуй, чересчур громко.
Я забарабанила пальцами по столу. Это повергло его в очередной взрыв хохота; тут и я не выдержала — когда смеялся Джеми, я сама не в силах была удержаться и всегда присоединялась к нему. Когда мы наконец успокоились, Джеми вытер глаза и уселся с таким видом, что напомнил мне кота, наткнувшегося на молочную лавку.
— Помилосердствуй, Ланен! Маран делала в точности то же самое, когда бывала раздражена. Где ты этому научилась?
— Нигде. То есть я всегда так делала, — ответила я с удивлением. За всю свою жизнь я почти не слышала о матери ни слова, а тут оказывается, что часть ее личности присутствовала и во мне самой.
— Джеми, с каким умыслом ты ничего не говорил мне об этом раньше?
Тут он немного успокоился.
— Я дал слово, девочка. Поклялся Хадрону, что не буду говорить с тобой о твоей матери, покуда живу под его крышей.
— Но почему?
— А это уже другая часть истории, — на лице у него снова появилась усмешка. — Итак, ты снова заставляешь меня к ней вернуться. А знаешь, ты на диво умна, будь я проклят! Думаю, и впрямь следует продолжить. Я и так слишком долго отнекивался, — он отхлебнул пива.
— Видишь ли, по дороге из Иллары мы с Маран вновь предались любви… — Джеми бросил на меня проницательный взгляд — я и не думала, что он был еще в состоянии настолько трезво выглядеть. Я изо всех сил старалась сохранять на лице спокойствие. Что бы ни последовало дальше, мне нужно было это услышать.
— Мы прибыли в Хадронстед меньше чем за две недели до праздника Зимнего солнцестояния. Но не пробыли там и недели, когда Маран поняла, что ждет ребенка. Это была ты, — произнес он, и вся его веселость мигом улетучилась. — Она совершенно не была уверена, кто же отец ребенка — я или Марик.
Не глядя на меня, он молча извлек из-под складок плаща маленькую фляжку и передал ее мне. Я сделала большой глоток и почувствовала, как крепкая жидкость обожгла мне горло. Я была рада такому ощущению. Думаю, оно наверняка помогло мне избежать какой-нибудь глупости — вроде обморока.
Я была не в состоянии мыслить трезво. Дочь Джеми. Дочь Марика. Первый ребенок Марика, обещанный демонам и Берису. Маран, которая бросила меня, будучи настолько беспечной, что даже не знала, кто мой отец. Может быть, я дочь Джеми?
Всe эти мысли с громким шумом проносились у меня в голове, и большинство из них устрашали меня — но громче всех, словно свободная песня, взмывшая и разносящаяся высоко в воздухе, звучала ликующая мысль: «Кем бы я ни была, я не дочь Хадрона! Он никогда не был мне отцом. Гнев его на самом деле был направлен не на меня. Он презирал меня не потому, что я была ни на что не годной, а —за того, что я была дочерью другого мужчины. Даже если я его и не любила — не могла любить — это не из-за того, что сердце у меня черствое. Несмотря на все то, что говорил Хадрон и что я считала правдой, я не холодный, бессердечный ребенок. О Богиня, какое облегчение!»
Но рассказ еще не был закончен.
— Джеми, почему же Хадрон принял ее в свой дом? Разве он не догадывался?
Джеми вздохнул.
— Эх, Ланен. Я знаю прекрасно, что ты никогда не видела, чтобы Хадрон был способен на нежную любовь, но ты должна мне поверить. Едва он ее увидел, как был сражен наповал. Неважно, что она не была такой уж красавицей, неважно, что у нее не было своего состояния, неважно — даже для его взыскательной илсанской души, — что она более трех лет провела в путешествиях со мной. Она со всеми вела себя свободно, и на сердце у нее всегда было легко; она была странной сероглазой северянкой — и то сказать, на голову выше любой из местных женщин. В течение недели она лишила его всей свойственной ему дотоле рассудительности — его, за всю жизнь никого не любившего! — покорила своим смехом и отважной душой. И прежде чем истек первый месяц, он предложил ей выйти за него замуж. Они сочетались браком через месяц после Зимнего солнцестояния, спустя чуть более трех недель с их знакомства.
Он умолк, и мне пришлось напомнить ему, что он мне еще не все рассказал.
— Ты говоришь, он любил ее, — ладно, я тебе поверю. Но Джеми, а тебе-то что она сказала? Как это было: «Пока я жива, я люблю тебя больше всех!» — что-нибудь вроде этого?
Лицо его, и до этого невеселое, еще больше помрачнело.
— Джеми, я не верю своим ушам. Как могла она его полюбить? — Он не ответил, и я спросила прямо: — Она любила его?
Он закрыл глаза, и на лице его на миг отразилась старая неизгладимая боль.
— Не знаю. Она мне никогда не говорила.
Когда он поднял глаза, мне пришлось отвернуться. В воцарившейся меж нами тишине отплясывали тени — казавшиеся мне неведомыми и зловещими, для Джеми они были всего лишь старыми призраками. Они были хорошо ему знакомы: ввергали его в уныние, однако не несли в себе недавних горестей, лишь застарелую печаль. Он заговорил даже раньше, чем я того ожидала.
— Как бы там ни было, она вышла за него, и ты родилась в Осеннее равноденствие, — голос его сделался мягче. — Никогда я не видел Маран настолько счастливой. Она так тебе улыбалась — никто в мире не видел улыбки, подобной той.
Я глянула на него и заметила, что печаль оставила его: теперь во взгляде и голосе чувствовалось присутствие более радостных воспоминаний.
— Однажды я спросил ее, замечает ли она в тебе что-нибудь от меня или от Марика, но она рассмеялась и ответила, что даже свои собственные черты находит в тебе с большим трудом, — он посмотрел на меня краем глаза, — хотя уж это-то совсем не трудно.
— Благодарствую.
Он фыркнул.
— Скверные вы обе: здоровые, как дом, да к тому же еще и злонравные!
— Значит, ты считаешь меня злонравной? Довольно болтовни — сейчас ты меня узнаешь как следует!
— Спешишь сотворить возмездие? А я-то думал, хоть сегодня мне удастся избежать такой участи, — сказал он, допивая пиво. — Кстати, как насчет еще выпить?
— Разумеется, — ответила я и подозвала служанку. — Горшок медового челану и две кружки.
— Челану? Зачем? — спросил он.
— А ты как думаешь? Ты же сам мне всегда говорил, что после продолжительной выпивки челан помогает освежить голову. Мы сидим тут с середины утра, а скоро уже солнце зайдет, — мой довод был подкреплен тем, что сам трактирщик обошел все столы и поставил на каждом по подсвечнику, чтобы разогнать сгущавшийся полумрак. К концу дня в трактир заявилось много народу: после дневных трудов всем хотелось промочить горло.
Уголок рта у Джеми пополз вверх, и он поглядел на меня исподлобья.
— А разве на тебя подействовало количество выпитого пива, даром что ты никогда не выпиваешь больше двух кружек?
Мне самой это даже не приходило в голову. Удивительно, но я чувствовала себя совершенно трезвой. При виде выражения моего лица Джеми рассмеялся и хлопнул меня по плечу:
— Ты только что постигла один из величайших законов выпивки девочка моя. Когда ты чем-то сильно озабочена, когда на сердце у тебя тяжело от горестей или печали — сколько бы ты ни пила, ты но до конца не опьянеешь. Но, скажу я тебе, челану нам и впрямь не помешало бы.
— Вот и хорошо, его скоро подадут. А пока не желаешь ли продолжить? — сказала я.
Он вздохнул.
— Ланен, а обязательно нужно сейчас продолжать?
