– Уверена. Все это так странно. Мне не понравилось быть матерью, но теперь я могу принять роды. Я все же считаю, что кое-кому из вас хватит мужества, чтобы родить ребенка.
– Элессарио, например, и другим молодым. – Он засмеялся. – Забавная шутка. Родить ребенка. Я сразу и не понял. Знаешь, я становлюсь таким серьезным, я таким никогда не был.
Вместе вошли они в переливающийся туман, а впереди, между темными холмами и высокими горами, расстилалась ж4ущая их дорога. Далландра притронулась к шее, на которой уже висела аметистовая фигурка на золотой цепочке.
– А ты, Эвандар? Когда придет время, перейдешь ли ты в мой мир раз и навсегда?
– Могу ли я сделать это, зная то, что знаю, имея то, что имею?
– Если нет, ты потеряешь дочь.
Он остановился и посмотрел на нее, надувшись, как ребенок.
– Я могу быть такой же коварной, как и ты, – усмехнувшись, сказала Далландра. – Подумай только, если ты пойдешь первым, Элессарио обязательно пойдет за тобой. Она любит тебя даже больше, чем ты ее. Ты только представь себе: ты можешь спасти ее, спасая себя!
– Ты бесстыжая мошенница! – И он засмеялся, запрокидывая голову. – Я тебе кое-что скажу, Далла. Теперь я знаю, что значит тосковать о ком-то, и как это горько. Знаешь, почему?
– Думаю, что да. А как же Альшандра?
– Она покинула меня. Она ушла далеко вглубь.
– Далеко вглубь?
– Это плохой путь. Я объясню тебе позже.
Он поцеловал Далландру, и вокруг сомкнулся туман, а потом дорога превратилась в залитый солнцем луг, пестрящий яркими цветами.
В этот момент Адерин ощутил холод двеомера и понял, что она опять ушла. На этот раз он не плакал и не проклинал ее, просто сказал кормилице, что у Далландры осталась несделанной важная работа и ей пришлось вернуться. Банамарио, счастливая тем, что у нее есть целых два младенца, которых можно любить, и тем, что она живет в новом аларе, где всю тяжелую работу взяли на себя другие эльфьи, сказала только, что ей это все равно…
Ночью, когда он забылся тяжелым сном в палатке, вновь ставшей слишком большой и пустой, Далландра пришла к Вратам.
Во сне ему казалось, что они стоят на высоком утесе и смотрят вниз на покрытые туманом равнины. Видимо, мы находимся на западной стороне пастбищ, думал он, а на востоке восходит солнце в грозовых кроваво-красных тучах, что считается знамением зла. Далландра была одета не в эльфийские тунику и штаны, а в длинное платье пурпурного шелка, подпоясанное кушаком с драгоценностями. Как часто бывает во сне, он безо всяких объяснений знал, что это платье того стиля, который существовал в давно исчезнувших городах на далеком западе.
– Я пришла, чтобы принести свои извинения за то, что вновь покинула тебя, – сказала Далландра. – На этот раз ты не хотел, чтобы я осталась.
Это был не вопрос, а утверждение, и сердце Адерина сжалось от несправедливости сказанного, от того, что она могла подумать – он хотел, чтобы она ушла. А ведь он хотел только одного – снова суметь полюбить ее.
– Я не виню тебя за уход, – только и ответил он. – Для тебя в нашем мире не осталось ничего, верно? Даже сын не смог порадовать тебя.
– Верно. Но все же я хочу сказать, что…
– Ш-ш-ш! Не надо ничего объяснять, и просить прощения тоже ни к чему. Иди с миром. Я знаю, что тебя ничто больше не держит рядом со мной.
Она медлила, глаза ее наполнились слезами, губы печально скривились, и в то же время образ ее начал таять, бледнеть, превратился в туман, и ветер унес его в серый мрачный свет штормового утра. Он снова был в своей палатке, совсем проснувшийся, и слышал, как плачет Лослэйн в своей подвесной кожаной колыбельке. Адерин встал, переодел малыша и отнес его к Банамарио, чья палатка стояла рядом. Она кормила мальчика, а Адерин сидел возле нее на корточках и думал о двух стрелах с серебряными наконечниками, лежавших где-то в его палатке завернутыми в старое одеяло, залоге от Стражей, и залог этот оказался таким жестоким и беспощадным.
– Вот какой хороший мальчик, – приговаривала Банамарио. – Не хочешь больше кушать, мой хороший? Вот твой папа, Лэйн, иди к папе.
Адерин
– Как вы думаете, мудрейший, когда вернется Далландра? – рассеянно спросила она.
– Никогда.
Она озадаченно посмотрела на него.
– У двеомера свои пути, Банни. Она выбрала тот, по которому больше никто из нас пойти не может.
– Я понимаю, но, мудрейший, мне так жаль!
– Меня? Не нужно. Я с этим смирился.
Но начиная с этого дня Адерин ни в чем не мог отказать Лослэйну, даже когда тот вырос и стал просить то, чего ему не следовало иметь.
Элдис
