любой курорт и не ошибешься – она всюду побывала. Даже тиснула статейку в журнале «Фрау» о лечении водами. Кроме того, она хорошо разбиралась в знахарстве. Но других подробностей мне узнать не удалось.
– Спасибо и на этом, Эдди. В следующий раз не стану тебя беспокоить – сам займусь светской хроникой.
– Значит, мои сведения не тянут на сотню марок?
– Они не тянут и на пятьдесят. Лучше найди мне эту женщину-репортера, а там посмотрим.
Закончив разговор, я закрыл свой кабинет и отправился к слесарю, чтобы забрать готовые ключи и баночку с пластилином. Понимаю, это звучит несколько театрально, но я не вру – я ношу с собой эту баночку уже несколько лет и много раз она меня выручала. Лучшего способа, чтобы открыть любую дверь, – кроме, конечно, прямой кражи ключа – на свете не придумано. Раньше кое-кто пользовался особым устройством из легированной стали, которое отпирало любой замок, но у меня такого никогда не было. Впрочем, замки теперь стали столь совершенными, что их невозможно открыть отмычкой, это только в фильмах «UFA» воры пользуются такими маленькими волшебными штуковинами, для которых вообще препятствий нет. Однако в реальной жизни воры чаще всего просто-напросто перепиливают язычок замка или вырезают кусок двери вместе с замком.
Это соображение вернуло меня к размышлениям более актуальным, связанным с поиском того виртуоза, который ухитрился проникнуть в сейф Пфарра. Если, конечно, это сделал взломщик, а не кто-нибудь другой. А это означало, что мне следовало разыскать одну маленькую птичку, давно уже не прилетавшую на урок пения.
Уверенности в том, что мне удастся найти Ноймана в его убогом жилище на Адмиралштрассе в районе Коттбусских ворот у меня не было, но все-таки я решил попытаться. Дома здесь были обшарпанные, ободранные, словно старая афиша на стене мюзик-холла, а под номером сорок три по Адмиралштрассе стояла такая развалюха, что я подумал, что крысы здесь, наверное, бегают с затычками в ушах, а тараканы от вечной сырости страдают хроническим бронхитом. Комната Ноймана была в подвале, в тыльной части здания, сырая, грязная и вонючая. Ноймана в ней не было.
Консьержка оказалась шлюхой, такой затасканной и потрепанной, что и смотреть на нее было противно. В глаза бросился парик – искусственные волосы так же схожи с натуральными, как гусиный шаг солдат на парадах на Вильгельмштрассе с нормальной человеческой походкой. Ее тонкие губы были накрашены хотя и ярко, но с небрежностью, заставлявшей думать, что красила она их, наверное, держа тюбик в боксерских перчатках. Ее необъятная грудь напоминала зад ломовой лошади, бессильно обвисший после тяжелого рабочего дня. Может быть, кое-какие клиенты у нее еще сохранились, но поверить в это было так же трудно, как увидеть еврея в нюрнбергской очереди за свининой. Она стояла у дверей своей квартиры, распахнув грязный купальный халат, под которым не было ничего, и пыталась зажечь наполовину выкуренную сигарету.
– Я ищу Ноймана, – сказал я, стараясь не смотреть на два обвисших соска и выставленные на обозрение густые заросли внизу – что-то вроде боярской бороды. Казалось, что одного взгляда на нее вполне достаточно, чтобы вы почувствовали характерный для сифилиса зуд в паху. – Я его друг.
Шлюха зевнула во весь рот и, решив, что с меня хватит бесплатного зрелища, запахнула халат и завязала пояс.
– Ты полицейский? – фыркнула она.
– Я уже объяснил, что я его приятель.
Она сложила руки на груди и прислонилась к двери.
– У Ноймана никогда не было приятелей, – сказала она, поглядев сначала на свои грязные ногти, а затем снова на меня. На этот раз я не отвел взгляда.
– Кроме меня одного, пожалуй. Уж очень мне жаль этого придурка.
– Если бы ты был его другом, то посоветовал бы ему подлечиться. У него голова не в порядке, ты сам знаешь.
Она глубоко затянулась и швырнула окурок через мое плечо.
– Он вовсе не чокнутый. Просто любит поразговаривать сам с собой. Странновато, только и всего.
– Если он не чокнутый, то не знаю, кто он тогда такой. – И в ее словах была изрядная доля правды.
– Он говорил, когда вернется?
Шлюха пожала плечами. Рука с выступающими венами и узловатыми пальцами схватила меня за галстук, женщина попробовала кокетливо улыбнуться, но улыбка больше походила на гримасу.
– Может быть, ты его подождешь? Знаешь, за двадцать марок можешь ждать, сколько захочешь.
Высвободив галстук, я достал бумажник и протянул ей пять марок.
– Я бы с удовольствием подождал, но дела не позволяют. Ты скажи Нойману, что я его искал. Меня зовут Гюнтер. Бернхард Гюнтер.
– Спасибо, Бернхард, ты настоящий джентльмен.
– А не знаешь, где он может быть?
– Я знаю не больше твоего. Я так думаю, что, если ты облазишь все, от Понтия до Пилата, все равно его не найдешь. – Она помолчала. – Если он на мели, надо все-таки поискать в «Х-баре» или в «Рукере». Но если у него завелись деньжата, он, наверное, лакомится клубничкой в «Фемине» или кафе «Казанова». – Я начал спускаться по лестнице. – А если его и там нет, ищи на ипподроме.
Вслед за мной она спустилась на несколько ступенек.
Забравшись в свою машину, я вздохнул с облегчением – отделаться от проститутки не так-то просто. Они не любят, когда денежки уплывают у них из рук.
Я не очень-то доверяю экспертам или показаниям свидетелей. За годы работы в полиции я понял, что нет ничего лучше старых добрых косвенных улик, которые говорят о том, что человек совершил данное преступление потому, что людям этого типа свойственно так поступать. Да, нет ничего лучше косвенных улик. И хорошего осведомителя к тому же.
Если хочешь работать с таким осведомителем, как Нойман, нужно добиться, чтобы он тебе доверял, а также запастись терпением. Его доверием я заручился, хотя это было нелегко, поскольку Нойман по природе своей очень подозрителен. Правда, надо отметить, что он частенько испытывал мое терпение. Как правило, я достаточно терпелив, но только не в случае с Нойманом. И все-таки он самый лучший мои осведомитель. Его информация, как правило, точна, и я готов все отдать, чтобы держать при себе такого помощника. С другой стороны, из этого вовсе не следует, что Нойману можно доверять безоговорочно – ведь он, как и любой другой информатор, за деньги мать родную продаст. Такая уж это работа: ты склоняешь человека к доверию – а достается оно с трудом, – и в то же время рассчитывать на это доверие полностью тебе не приходится. Это было бы так же глупо, как всерьез рассчитывать на выигрыш в тотализаторе на ипподроме Хоппегартен.
Я начал поиски с «Х-бара», подпольного джаз-клуба, в котором исполняют американские шлягеры, сыграв для отвода глаз в начале и в конце несколько тактов какой-нибудь непритязательной немецкой песенки, которая у арийцев считается подходящей для немецких граждан. Делается это умело, и ни один нацист не придерется и не заявит, что в баре звучит так называемая «низкопробная» музыка.
Несмотря на то что Нойман иногда ведет себя очень странно, он самый неприметный человек, которого я когда-либо встречал. В его внешности нет ничего, что бы обращало на себя внимание – для осведомителя свойство необходимое. Чтобы взять его на заметку, нужно в него вглядеться, беда в том, что в «Х-баре», как ни вглядывайся, не было и следа Ноймана. Я не обнаружил его ни в «Аллаверды», ни в баре «Рукер», расположенном на самой окраине района, в котором преобладали заведения с красным фонарем над входом.
Еще не совсем стемнело, однако продавцы наркотиков уже вылезли из своих щелей. За продажу кокаина концлагерь обеспечен, но у меня было слишком мало денег, чтобы поймать какого-нибудь торговца, да и по собственному опыту я знал, что сделать это не так-то просто: никто из них не носит при себе наркотики, они их прячут где-нибудь неподалеку – в темной аллее, в дверном проеме. Одни из них выдавали себя за инвалидов войны, торгующих сигаретами, а другие действительно были инвалидами и продавали сигареты, надев на руку повязку с тремя черными кружками, как это было принято во времена Веймарской республики. Однако эта повязка не давала никаких прав, потому что только Армия спасения имела официальное разрешение на торговлю на улице, но законы против бродяжничества строго соблюдались
