положение.
– Мужчины должны быть готовы умереть за то, во что они верят. – Он откинулся на спинку стула и прочертил шпорой по полу Я встал, расстегнул воротник рубашки и перешел на другое место, потому что на меня падала полоса яркого солнечного света, пробивавшегося в окно. День был очень жарким, и в комнате для допросов стояла духота. В такой день чувствуешь себя неважно даже в пиджаке, не говоря уж о старой форме прусского кавалерийского офицера. Но Готфрид Бауц, арестованный сегодня утром, казалось, совсем не замечал жары, хотя его напомаженные усы начали потихоньку обвисать.
– А женщины, – спросил я, – они тоже должны уметь умирать?
Его глаза сузились.
– Не лучше ли вам рассказать, господин комиссар, зачем вы меня сюда притащили?
– Вы когда-нибудь были в массажном кабинете на Рихард-Вагнер-штрассе?
– Нет, не был.
– Вас очень трудно забыть, Готфрид. Не обратить на вас внимания – это все равно что не заметить человека, забравшегося по лестнице на белом жеребце. Кстати, почему вы до сих пор носите форму?
– Я служил Германии и горжусь этим. Почему я не могу носить форму?
Я хотел было сказать, что война давно закончилась, но вспомнил, что вот-вот должна начаться другая, и мои слова, собственно, лишены всякого смысла, особенно для такого болвана, как этот Готфрид.
– Так все-таки, – настаивал я, – были ли вы в массажном кабинете на Рихард-Вагнер-штрассе или нет?
– Может быть. Очень трудно запомнить, где находятся такие заведения. Я не имею привычки...
– Оставьте ваши привычки. Одна из девушек, работающих в этом кабинете, утверждает, что вы пытались ее убить.
– Какой абсурд!
– Она настаивает на своих словах.
– Эта девица подала заявление?
– Да, подала.
Готфрид Бауц самодовольно усмехнулся.
– Послушайте, господин комиссар. Мы ведь оба знаем, что это брехня. Во-первых, мне не устраивали очной ставки. А во-вторых, даже если бы что и было, то во всей Германии ни одна массажистка не станет заявлять в полицию. Это такой же пустяк, как и пропажа пуделя. Заявления нет, свидетелей нет, и я не понимаю, почему я должен сидеть здесь и отвечать на ваши вопросы.
– Она утверждает, что вы связали ее, как свинью, заткнули рот, а потом стали душить.
– Она утверждает, она утверждает... Послушайте, к чему вся эта болтовня? Это я могу обвинить ее.
– А про свидетельницу вы забыли, Готфрид? О девушке, которая вошла в тот самый момент, когда вы душили ее подругу? Я уже говорил вам – вас трудно не запомнить.
– Я готов предстать перед судом, чтобы он разобрался, кто из нас говорит правду, – сказал он. – Я, который сражался за свою страну, или эти две глупые маленькие пчелки. А они готовы предстать перед судом? – Последние слова он выкрикнул, пот блестел на его лбу, как глазурь на пирожном. – Вы занимаетесь ерундой, и сами это знаете.
Я сел и наставил указательный палец прямо ему в лицо.
– Не финтите, Готфрид. Здесь этот номер не пройдет. В Алексе и не таких раскалывали, это вам не во времена Макса Шмеллинга, и не думайте, что после нашего разговора вы отправитесь восвояси. – Я заложил руки за голову, откинулся назад и бесстрастно уставился в потолок. – Поверьте мне, Готфрид. Эта маленькая пчелка не такая уж бессловесная, и она сделает так, как я скажу. Если я посоветую ей попросить мирового судью, чтобы дело рассматривалось в открытом судебном разбирательстве, она это сделает. Все понятно?
– Шел бы ты к черту! – рявкнул он. – Уж если вы решили засадить меня за решетку, зачем мне самому ковать для нее прутья? Какого черта я должен отвечать на ваши вопросы?
– Ну что ж, не отвечайте. Я никуда не тороплюсь. Я вернусь домой, приму горячую ванну, хорошенько высплюсь. А затем вернусь сюда и посмотрю, как вы провели ночку. Что я могу сказать еще? Это место не зря называют «Зеленая тоска».
– Ну, хорошо, хорошо, – прорычал он. – Задавайте ваши чертовы вопросы.
– Мы произвели обыск в вашей комнате.
– Ну и как, понравилось?
– Клопы ваши нам понравились больше. Мы нашли кусок веревки. Мой инспектор полагает, что это специальная веревка для удушения, которую вы купили в «Ка-де-Ве». С другой стороны, вы могли связывать ею свои жертвы.
– Или использовать в своей работе. Я работаю в компании по перевозке мебели Рохлинга.
– Да, я это проверил. Но почему вы принесли веревку домой? Почему не оставили ее в машине?
– Хотел повеситься.
– Почему же передумали?
– Я немного пораскинул мозгами, и жизнь показалась мне не такой уж плохой. Но это было до того, как я познакомился с вами.
– А что вы скажете о запачканной кровью одежде, которую мы нашли в сумке под вашей кроватью?
– А, это! Менструальная кровь. У моей знакомой случилась маленькая неприятность. Я хотел сжечь эти тряпки, но забыл.
– Вы можете доказать это? Ваша знакомая подтвердит ваши слова?
– К сожалению, я почти ничего о ней не знаю, комиссар. Случайная связь, вы понимаете. – Он сделал паузу. – Но ведь есть же какие-то специальные анализы, которые подтвердят то, что я говорю.
– С помощью анализов можно установить, человеческая это кровь или нет. Я не думаю, что есть такие анализы, о которых вы говорите. Впрочем, не буду утверждать наверняка, я не патологоанатом.
Я снова встал, подошел к окну, достал сигарету и закурил.
– Хотите курить? – Он кивнул, и я бросил пачку на стол. Подождал, пока он сделает первую затяжку, а затем пустил в ход тяжелую артиллерию. – Я веду следствие по делу об убийстве четырех, а может, и пяти молодых девушек, – спокойно произнес я. – Именно поэтому вы здесь. Так сказать, оказываете помощь следствию.
Готфрид резко вскочил, языком вытолкнул изо рта сигарету, та покатилась по столу. Он тряс головой и никак не мог остановиться.
– Нет, нет, нет... Вы взяли меня по ошибке. Я абсолютно ничего об этом не знаю. Пожалуйста, вы должны мне верить. Я невиновен.
– А что вы скажете о девушке, которую изнасиловали в Дрездене в 1931 году? Вы ведь сидели в тюрьме за это преступление, верно, Готфрид? Как видите, я хорошо знаю ваш «послужной список».
– Это только по закону считается изнасилованием. Девчонка была несовершеннолетней, вот и все. Я этого не знал. Но она сама согласилась.
– Теперь давайте-ка обратим внимание, сколько ей было лет. Пятнадцать? Шестнадцать? Примерно того же возраста, что и убитые девушки. Может быть, вам нравятся именно очень молоденькие? Вы стыдитесь самого себя – зачем они заставляют вас это делать? – и переносите свою вину на них.
– Нет, это неправда, клянусь...
– И как это они могут быть такими противными? Зачем так бесстыдно провоцируют вас? Верно?
– Замолчите, ради Бога.
– Вы невиновны! Не смешите меня. За вашу невиновность не дашь и кучки дерьма в сточной канаве, Готфрид. Оставьте разговоры о невиновности добропорядочным, законопослушным гражданам, а не такой помойной крысе, которая пыталась задушить девушку в массажном кабинете. Теперь сядьте и заткнитесь.
Он покачался на каблуках, а затем тяжело сел.
– Я никого не убивал, – пробормотал он. – Что бы вы там ни говорили, я невиновен.
– Может быть, – сказал я, – но вы же знаете поговорку: лес рубят – щепки летят. Поэтому, виновны вы или невиновны, вам придется немного посидеть у нас. По крайней мере, пока я не проверю все, что касается
