Эрдир погладил бороду и посмотрел на Комерра, который вздрагивал во сне и стонал от боли. Внезапно на Даландру навалилась такая усталость, что она опустилась на землю и обхватила руками голову.
– Приношу тысячу извинений, добрая травница, – сказал лорд Эрдир. – Я не должен был удерживать тебя здесь. В твоем возрасте нужен сон.
– Я тоже так думаю. Если ты мне позволишь…
Она вернулась к своим одеялам и улеглась, но думы об Адерине не давали ей погрузиться в сон. Удивление, вызванное горем, беспокоило ее больше, чем само горе, пока она не поняла, что скорбит не о муже, а о возможности любви, которая могла бы быть между ними, если бы Эвандар и его обреченные соплеменники не воззвали к ней. Слова Родри о том, что Адерин умер от старости, тоже болезненно задели ее. Хотя она и провела с ним несколько месяцев, когда он уже был стар по людским меркам, тем не менее, и глазами, и сердцем она все равно видела перед собой молодого возлюбленного, с легкой улыбкой на устах и серьезным взглядом. Она снова заплакала, да так и уснула вся в слезах, в полном одиночестве на краю военного лагеря.
Войско добралось до замка Комерра за два дня – ехали дольше, чем обычно, так как жизнь лорда висела на волоске. Тряска в повозке настолько утомляла его, что время от времени приходилось останавливаться, чтобы он отдохнул. Наконец, на закате второго дня они въехали в огромные, обитые железом ворота, где Комерра ожидала плачущая молодая жена. Даландра помогла леди уложить его в постель и позаботиться о его ранах, а затем спустилась в зал на ужин. Рядовые воины сгрудились на своей половине зала. Кто ел стоя, кто сел на пол. За почетным столом в одиночестве обедал лорд Эрдир. Когда Даландра подошла, чтобы перемолвиться с лордом словом, тот усадил ее рядом.
– Что ты думаешь о нынешнем состоянии Комерра?
– Все в порядке. Самое худшее уже позади, и я не вижу признаков ни гнилостного заражения, ни столбняка.
Эрдир вздохнул с облегчением, протянул Даландре кусок хлеба и собственноручно налил ей эля. Они молча ели вдвоем с одного подноса жареную свинину и хлеб. Наконец лорд откинулся в кресле.
– Что ж, остается только ждать, что ответит гвербрет на мое послание. Интересно, а Номир тоже послал просьбу о вмешательстве? – Он стал считать по пальцам выпачканной жиром руки. – Адри погиб, Тьюдир и его наследник – тоже, Ольдас погиб, Паэдин погиб, и Дегес погиб. Будь я неладен, если затрачу на эту войну еще хоть один дерьмовый грош! Но прошу тебя, добрая травница, не говори никому, что я произнес эти недостойные мужчины слова.
Через два дня вернулись посланники с вестью, что гвербрет едет со своей дружиной в пять сотен, с целью уладить дело. Эрдир должен был выбрать двадцать пять человек для почетного караула и приехать на ничейную территорию. Номир под страхом обвинения в предательстве должен был сделать то же самое. Даландра хотела бы поехать с ними и услышать, как обернется дело, но пришлось остаться из-за раненых. Добрая половина из них умерла во время долгого пути в замок, но у нее все еще оставалось человек двадцать, нуждающихся в особом уходе, какого замковая прислуга не могла им оказать. Поздно вечером, когда она осматривала их в казарме, ее разыскал посланник: в замке гвербрета ему вручили письмо для нее.
– Ты умеешь читать, добрая женщина, или мне привести писца?
– Я знаю буквы. Давай я попробую сама.
Ей было сложно читать по-дэверрийски, но письмо было очень кратким.
– А, это от целителя Тимрика. Он спешит к нам и везет необходимые припасы!
У нее даже навернулись слезы на глаза от облегчения, и посланник сочувственно кивал, глядя на людей, которым повезло меньше, чем ему. Она бы никогда не отважилась сказать ни ему, ни другому представителю человеческой расы, что чувствует отвращение, а не сочувствие ко всей этой израненной и покалеченной плоти, к ранам, открывающим раздробленные кости.
Ближе к полуночи Даландра вышла во двор погулять. К тому времени почти полная луна уже спускалась по небосводу. Большинство народа спало, но сквозь окна было видно, что несколько слуг все еще работают в зале, освещенном огнем. Хотя она вышла, чтобы подышать свежим воздухом, внутренний дворик был полон мусора, навозных куч, там же находились свинарник и курятник. Весенняя слякоть хлюпала под ногами, на стоячих лужицах прорастала плесень и ряска.
На мгновение ей захотелось вскрикнуть и убежать, вернуться в страну Эвандара. Какая ей разница, кто нуждается в ней здесь? Ей хотелось оставить за собой весь мир людей, мир материи. Как она могла приговорить Элесари или кого-либо из Опекунов к этому омерзительному существованию? Даже Старший народ, хоти и живут долго, страдает от болезней, ран и смерти в своих степях. Даже они, не забывшие былой славы, проводят зимы, теснясь в зловонных шатрах, скупо отмеряя пищу и топливо. Возможно, Эвандар прав. Возможно, было бы лучше никогда не рождаться, прожить короткую жизнь в вечно переменчивом астральном мире, как живут языки пламени, а потом остыть, мирно угаснуть навеки…
Она взглянула на луну: от нее теперь остался только ореол света на небе, и тот вскоре совсем растворится в темноте. Однако в свой час она снова засияет на небе, войдет в зенит, будто символ победы и поражения Света, рождения и смерти. Когда-то Даландра находила успокоение в созерцании этого символа, но этой ночью, стоя на грязном и сыром дворе, она была слишком измучена телесно и духовно, и это было лишь пустой тратой времени.
– Эвандар, приди ко мне!
Она произнесла это имя шепотом, но все-таки вслух, что очень удивило ее. Бывало, что она могла призвать его одним только сосредоточением мысли. Но сейчас Даландра чувствовала, что ей до него не дотянуться. Может, он занят собственными делами, и не считает нужным витать над нею в этой стране, которую он сам называл Землей Врат? А может, его брат нарушил перемирие? Вспомнив о воине лисьего образа, она задумалась, какова может быть война между ними, и содрогнулась от отвращения.
– Эвандар!
Ни мысленного отклика, ни дыхания – ничто не выказывало его присутствия, хотя она была уверена, что почувствовала бы его смерть или обстоятельства, препятствующие ему против его воли.
– Эвандар!
Она слышала свой голос, голос потерявшегося ребенка. Но чувствовала лишь пустоту, не заполненную его присутствием. Значит, ей ничего не оставалось, как самой справляться с унынием.
