создать жизнь для Мархи, не отдавая своей. Ты попросту слишком ленив, разве нет? Такова неприглядная истина. Лентяй и трус, вот и все!
– Издевайся надо мной, насмехайся сколько угодно. Я свое решение принял и не отступлю.
– Ладно, если так. Я и не помышляю препятствовать. Ничто ни на земле, ни над нею, ни под нею не может заставить тебя принять сокровище, данное тебе по праву рождения, если ты желаешь бросить его. Но будь я проклята дважды и трижды, если хоть на час задержусь рядом с тобою!
Она круто развернулась, выскочила из комнаты, хлопнув дверью, и промчалась по узкому коридору, пропитанному дневным зноем, пропахшему пылью и сыростью, стремясь глотнуть свежего воздуха и дать себе и ему возможность прийти в чувство и опомниться. Но Саламандр был так разъярен, что вышел следом за нею.
– Меня уже тошнит от твоей манеры показывать свое превосходство надо мною! – прорычал он. – Думаешь, я не знаю, что ты презираешь меня?
– Ничего подобного! Мне больно видеть, как ты растрачиваешь свою жизнь по пустякам и смешиваешь с грязью…
– Вот как? Значит, так ты думаешь о Мархе: напрасная растрата моей сверхвозвышенной и столь же талантливой личности?
– Да нет же! Здесь нет ничего общего с девочкой…
– У меня с ней все общее. Ты никак не возьмешь этого в толк. Ты, Джилл, такая же, как Невин. Такая же злобная и с холодным сердцем, как и старик.
– Не смей так говорить о Невине!
Ярость, прорвавшаяся в ее голосе, испугала саму Джилл. Эвани осекся на полуслове и прижался к стене, словно увидел грабителя, пробравшегося в дом и готового убить его.
– Ты – вонючий, жалкий, пропащий хлыщ, – продолжала она. – Живи, как знаешь. И будь ты проклят!
Она выскочила из дому, пробежала через двор, выскочила из ворот, оставляя за собою хлопающие двери, и пошла, куда глаза глядели, по дороге, ведущей в город. Целое войско Вольного народца окружило ее, и то ли благодаря их незримому, но ощутимому присутствию, то ли чувствуя ее ярость, ни один вор, ни один пьяница не осмелились приблизиться к ней на протяжении этой долгой и бесцельной прогулки. Покинув грязные улицы Инджаро, она прошла сквозь предместья и очутилась в пустынной местности на изрезанной колеями дороге. Если бы не свет, источаемый духами воздуха, она непременно сломала бы себе шею, на чем и завершилось бы ее очередное воплощение в этом мире. Наконец она сообразила, что зашла слишком далеко от города, а это опасно даже мастеру магии. Повернув обратно, она ощутила полное изнеможение, но злость ее все еще была слишком сильна, чтобы справедливо судить о поступках Саламандра.
Незадолго до рассвета тропа привела ее к пригорку, откуда открывался вид на гавань. В зарослях гигантского папоротника, смыкающихся над ее головой, она остановилась перевести дух. Внизу, возле оконечности длинного мола, стояло на якоре суденышко, освещенное факелами. Циркачи сновали, словно муравьи, туда-сюда, передавая матросам свои пожитки, а те размещали их в трюме. Саламандр присматривал за работой, стоя в начале мола, а двое портовых грузчиков выгружали из фургона разобранный на части помост и цирковой реквизит. Джилл выругалась вслух: она забыла, что труппа намеревалась отплыть спозаранок, пользуясь приливом. К счастью, оставалось еще достаточно времени. Если сейчас бегом спуститься к берегу, предупредить Саламандра, что она должна забрать из гостиницы свои вещи и снаряжение, то можно будет поспеть…
Долго стояла она, прячась среди папоротников, и пыталась понять, почему не может даже сдвинуться с места. Небо на востоке уже приобрело нежно-серый оттенок, рассвет приближался. Знакомый гном возник из пустоты, ухватился за подол ее рубахи, словно пытаясь потащить ее к кораблю. Она взяла его в руки, убедилась, что он слушает, и произнесла:
– Найди Даландру и скажи: время пришло. Ты найдешь ее среди Опекунов. Она поймет, кто тебя послал.
Гном исчез, оставив после себя лишь дуновение сырого воздуха. Джилл продолжала наблюдать за суетой на пирсе. Все уже поднялись на борт, только Саламандр медлил, не сводя глаз с дороги, ведущей в город; сделает два-три шага туда, обратно, и снова смотрит. Капитан судна сошел на пирс, видимо, урезонивая его, но Саламандр упрямо затряс головой и взмахнул руками, отказываясь слушать. Небо стало серебристым, дневное тепло уже чувствовалось во влажном воздухе. Последний раз Джилл испытала приступ сомнений. Может, она просто слишком упряма? Можно ли оставлять друга, с которым знакома много-много лет? И все же холодное чутье чародейки подсказывало, что она поступает правильно. Она больше не могла принуждать его к исполнению Предназначения против его воли, как некогда принудил Невин ее самое.
Наконец Саламандр вскинул руки к небу, склонил голову и внял призывам капитана. Как только он взошел на борт, корабль отошел от причала. И в ту же минуту пред Джилл возник седой гном, улыбаясь до ушей и кланяясь. Она взяла его на руки, будто куклу, и следила за тем, как уплывает на юг корабль, пользуясь проснувшимся ветром, пока его очертания не растворились в жемчужной дымке рассвета. Сразу стало жарко, и пот потек ручейком по ее спине.
– Ну, будем надеяться по меньшей мере, что Старшие братья нашли себе островок получше этого, хотя, сказать по правде, надежда слабая…
Гном скорчил скорбную физиономию и пропал.
Корабль проплыл уже несколько миль в виду побережья, когда Марха заметила, что с Саламандром неладно. Она стояла на корме, наблюдая за кильватерной струей и болтая с кормчим, когда к ней подошла мрачная Китта, кое-как протиснувшись между ящиками и сундуками.
– Марха, ты бы лучше присмотрела за собственным мужем. Он там, на носу.
Марха сорвалась с места, Китта последовала за ней, соблюдая почтительную дистанцию. Саламандр лежал на носу, прислонившись к основанию бушприта, словно наблюдая за морем, но на самом деле смотрел прямо перед собою, ничего не видя и не замечая.
– Эвани!
Он не шевельнулся и, похоже, не расслышал. На мгновение Марху одолел безумный страх, что ни одно ее слово не достигнет его слуха, а если она попытается коснуться его, то рука пройдет сквозь его руку, и
