Государственная полиция – свора коммунистов. И кроме того, несколько месяцев назад мы отловили шайку венгерской Государственной полиции, действующей в Вене. Они похищали или убивали своих собственных инакомыслящих соотечественников.
Шилдс отвернулся от окна и подошел к стулу, стоящему напротив меня. Схватив его за спинку, точно собираясь поднять и разбить его о мою голову, он вздохнул и сказал:
– Понимаешь, Гюнтер, это гнилой город. Гитлер, говорят, называл его жемчужиной. Ну, должно быть, он имел в виду тусклую, мертвую жемчужину, как последний зуб мертвой собаки. Откровенно говоря, смотрю я из окна и вижу здесь столько же ценности, сколько видишь голубизны, когда мочишься в Дунай.
Шилдс выпрямился. Потом перегнулся через стол и, взяв меня за грудки, поднял на ноги.
– Вена разочаровала меня, Гюнтер, и мне от этого не по себе. Смотри, не сделай того же, приятель. Если раскопаешь сведения, которые следует знать, и при этом не придешь и не сообщишь, я очень рассержусь. А я, запомни, могу привести сотни веских причин, чтобы вышвырнуть твою задницу из этого города, даже когда я в хорошем настроении, как сейчас. Я ясно выражаюсь?
– Яснее не бывает.
Я стряхнул его руки со своего пиджака и расправил плечи. На полпути к двери я остановился и сказал:
– А мое сотрудничество с американской военной полицией поможет убрать «хвост», который вы мне прицепили?
– Кто-то следит за тобой?
– Следил, пока я ему вчера хорошенько не наподдал.
– Странный город, Гюнтер. Может быть, парень в тебя влюбился?
– Должно быть, поэтому я предположил, что он работает на вас. Он – американец, по имени Джон Белински.
Шилдс покачал головой, его широко открытые глаза были сама невинность.
– Я никогда о таком не слышал. Клянусь Богом, я никому не приказывал следить за тобой. Мой отдел здесь ни при чем. Знаешь, что я тебе посоветую?
– Вы меня интригуете.
– Возвращайся домой, в Берлин, здесь тебе нечего делать.
– Может, вы и правы, но я почти уверен, что и там мне тоже делать нечего. Ведь это одна из причин, что привела меня сюда, если помните.
Глава 16
Было уже поздно, когда я добрался до «Казановы». Зал кишмя кишел французами, и все они уже прилично налакались того, что лягушатники пьют, когда хотят напиться до бесчувствия. Вероника оказалась права: теперь мне действительно больше нравилось, когда в «Казанове» было спокойно. Не найдя ее в толпе, я спросил официанта, которого вчера наградил большими чаевыми, не заходила ли она сюда.
– Да, была здесь минут десять – пятнадцать назад, – сказал он. – Я думаю, она пошла в «Коралл», сэр. – Он понизил голос и наклонился ко мне: – Ей не нравятся французы. По правде сказать, мне тоже. Англичан, американцев, даже русских по крайней мере можно уважать. Их армии принимали участие в нашем разгроме. Но французы? Они – ублюдки. Поверьте, сэр, я-то знаю: живу в пятнадцатом районе, во французском секторе. – Он поправил скатерть. – Что джентльмен будет пить?
– Думаю, надо бы и мне заглянуть в «Коралл». Ты знаешь, где это?
– В девятом районе, сэр. Порцеллангассе, совсем рядом с Берггассе и тюрьмой. Знаете, где это?
Я засмеялся:
– Начинаю догадываться.
– Вероника – милая девушка, – заметил официант и добавил: – Для шлюшки.
Дождь пришел во Внутренний город с востока, из русского сектора. В холодном ночном воздухе он превратился в град, который сек лица полицейских из международного патруля, которые остановились у «Казановы». Коротко кивнув швейцару, не говоря ни слова, они прошли мимо меня в зал в поисках воинского порока, этого компрометирующего проявления похоти, подогреваемой сочетанием нескольких факторов: удаленностью от родины, наличием голодных женщин и нескончаемым запасом сигарет и шоколада.
Около уже знакомой Шоттенринг я перешел на Вэрингерштрассе и через Рузвельтплац повернул на север, пройдя в тени залитой лунным светом Вотивкирхе с ее башнями-близнецами, которая, несмотря на свою огромную, прямо-таки поднебесную высоту, пережила каким-то чудом все бомбежки. Во второй раз за сегодняшний день я поворачивал на Берггассе и вдруг услышал крик о помощи, доносящийся из большого разрушенного здания на другой стороне улицы. На мгновение я остановился, но, сказав себе, что это не мое дело, собрался было продолжить свой путь, как снова услышал крик. Очень знакомое контральто.
Я быстро пошел в том направлении, откуда звали на помощь, чувствуя, как по коже у меня от страха ползают мурашки. У поврежденной стены здания была свалена огромная куча булыжников, и, взобравшись на нее, я сквозь разбитое арочное окно заглянул в полукруглую комнату, напоминавшую размерами зал небольшого театра. Напротив окон была прямая стена, и около нее, освещенные луной, боролись три человека. Двое – русские солдаты, грязные и оборванные, – громко ржали, пытаясь силой сорвать одежду с третьего человека – женщины. Я узнал Веронику раньше, чем она подняла лицо к свету. Она вновь закричала и получила пощечину от русского, державшего ей руки, другой, стоящий перед ней на коленях, уже успел разорвать ей платье.
– Покажите, душка! – гоготал он, срывая с нее нижнее белье. Он опустился ниже, чтобы насладиться видом ее наготы. – Прекрасная, – сказал он, как будто рассматривал картину, а затем сунулся лицом между ее ног. – И вкусная тоже! – прорычал он.
Русский повернул голову от ее ног, услышав шум моих шагов по усеянному мусором полу. Оценив длину стальной трубы в моих руках, он встал рядом со своим другом, который оттолкнул Веронику в сторону.
– Убирайся отсюда, Вероника! – закричал я.
Не дожидаясь особых уговоров, она схватила пальто и побежала к одному из окон. Но у русского, который облизывал ее, казалось, были другие идеи на этот счет, и он ухватил ее за копну волос. В то же мгновение я размахнулся трубой, и она с явственным звоном ударила его мерзкую голову. От вибрации после удара у меня даже рука онемела.
Я как раз думал, что треснул его слишком сильно, когда почувствовал резкий удар по ребрам, а затем пинок коленом в пах. Труба выпала у меня из рук на усеянный битыми кирпичами пол, и я медленно последовал за ней, ощущая во рту вкус крови. Я подтянул ноги к груди и напрягся в ожидании, что его грубый ботинок врежется в мое тело снова и прикончит меня. Вместо этого я услышал короткий звук, вроде механического щелчка, какой бывает у строительного пистолета, и в этот раз ботинок качнулся высоко у меня над головой. Все еще держа ногу на весу, человек зашатался, как пьяный танцор, а потом замертво рухнул около меня. Его лоб был аккуратно раскроен меткой пулей. Я застонал и на мгновение закрыл глаза, а когда открыл их и приподнялся на локте, то увидел третьего человека, сидящего возле меня на корточках и направляющего мне прямо в лицо ствол «люгера» с глушителем. У меня, признаюсь, мороз пошел по коже.
– Ах, чтоб тебя, капустник! – сказал он, а затем, улыбнувшись во весь рот, помог мне подняться. – Я собирался сам тебя выпороть, но, похоже, эти два ивана поработали за меня.
– Белински, – прохрипел я, держась за ребра. – Ты ли это, мой ангел-хранитель?
– Да, жизнь прекрасна. Ты в порядке, капустник?
– Наверное, для груди будет лучше, если я брошу курить. А вообще все нормально. Откуда, к черту, ты взялся?
– Ты меня не видел? Отлично. После твоего высказывания о моей слежке, я проштудировал литературу по этому вопросу. Да еще и оделся как наци, чтобы ты меня не заметил.
Я огляделся.
– Ты видел, куда пошла Вероника?
– Значит, ты знаешь эту даму? – Он отошел к солдату, которого я уложил трубой, – тот без сознания лежал на полу. – А я-то думал, ты из донкихотов.
– Я познакомился с ней вчера вечером.
– До того, как познакомился со мной, надо полагать. – Белински взглянул вниз, на лежащего солдата, потом нацелил «люгер» ему в затылок и нажал на курок. – Она снаружи, – сказал он спокойно, как будто
