хвастовство и показуха. Олендорф признавал, что этот доклад был не слишком осторожный, зато точный и, с более высокой точки зрения, необходимый. Поэтому Геббельс приказал не допустить хождения этого доклада, который в любом случае попал лишь к Ламмерсу и Герингу.
Рейхсфюрер, и без того не слишком-то ладивший с Олендорфом, вместо того чтобы поддерживать его, готов к открытому противостоянию с ним. Для Олендорфа крайне важно помириться с рейхсфюрером как можно скорее.
Затем Олендорф спросил меня, не воспользуюсь ли я своим влиянием на Гиммлера, чтобы помочь ему. С лукавой улыбкой он добавил:
– Тем самым вы окажете помощь и своему народу, так как представление о нациях как о существах, ведущих собственную жизнь, заставляет меня заботиться о независимости украинцев, эстонцев, латышей, литовцев, валлонов и фламандцев, чтобы они могли сохранить свою культуру и самоуправление. Я пытаюсь спасти их от централизации и колониальной эксплуатации, а также от суровой политики таких людей, как Кох. Если только меня не дезинформировали, это полностью совпадает с вашими собственными гуманитарными побуждениями. Вы пытаетесь делать то же самое в малых масштабах, помогая отдельным людям. Я же стремлюсь к фундаментальному решению всей проблемы. Тогда все отдельные случаи получат решение автоматически.
Я обещал, что подумаю над его просьбой и сообщу ему о своем решении.
Сегодня я сказал Олендорфу, что по-прежнему пребываю в сомнениях. Во-первых, у меня нет желания ни сознательно встревать в дела СД, ни подвергаться слежке со стороны разведчиков Олендорфа. Однако он уверял меня, что речь идет лишь о конкретном докладе с изложением фактов и о его личной позиции.
– Я бы не просил вас об услуге, – сказал он, – если бы думал, что вы одобряете методы Коха на Украине.
– Но почему бы вам не пойти к самому Гиммлеру? – спросил я Олендорфа. – Он наверняка будет рад получить от вас точную информацию, чтобы составить беспристрастное представление о реальной ситуации в Германии и на оккупированных территориях.
– Я тоже так раньше думал, – ответил Олендорф. – Но здесь скрывается слишком много моментов, о которых внешний наблюдатель не может получить верного представления. Рейхсфюрер считает, что любые приказы фюрера идут на благо Германии. И он отказывается верить объективным докладам со всего рейха, демонстрирующим, как люди реагируют на конкретные меры – например, как они критикуют речь фюрера. Рейхсфюрер хочет знать имена людей, сообщающих о таких нелицеприятных замечаниях, чтобы привлечь докладчиков к ответственности. По его мнению, немецкий народ просто не понимает фюрера или недостаточно развит, чтобы воспринимать его идеи.
Рейхсфюрер обладает глубочайшей верой в победу. Он не смотрит на предоставляемые ему доклады с точки зрения того, каким образом устранить те опасности, которые препятствуют победе. Куда больше он склонен рассматривать их как работу скептиков и пораженцев, которые пользуются этими докладами, чтобы выразить собственные жалкие идеи. Я не думаю, что в мире есть другая разведслужба, которой приходится так нелегко, как нам, ведь мы постоянно конфликтуем с собственным начальником и рискуем самим своим существованием просто потому, что стараемся предоставлять объективную информацию.
– Вы наверняка преувеличиваете, господин Олендорф. Просто все дело в том, что вы с Гиммлером обладаете совершенно противоположными темпераментами.
– Я нисколько не преувеличиваю, господин Керстен. Попросите только Брандта – ведь вы с ним большие друзья – показать вам письмо рейхсфюрера к Кальтенбруннеру, в котором он раскритиковал меня из-за Коха. Оно являлось предупреждением в мой адрес, потому что мои доклады назывались в нем ненужными и выдвигалась угроза закрыть всю внутреннюю разведслужбу. Вы думаете, что мои люди и я получаем от этого удовольствие? На самом деле рейхсфюреру нужна такая разведка, которая бы льстила ему оптимистичными докладами, отражающими его собственный взгляд на ситуацию. Это невозможно, ведь чем более критической становится ситуация, тем мрачнее доклады, которые всего-навсего отражают ее. Фюрер должен получать от рейхсфюрера четкое представление о ситуации, чтобы отдавать необходимые приказы. В практическом смысле нужна лишь организация, которая бы сломила сопротивление тех, кто осуществляет открытую или скрытую оппозицию этим приказам. Для этого существует гестапо. Отделение внутренней разведки СД не занимается отдельными противниками режима. Мы лишь расследуем случаи оппозиции, и наша задача – выявить те предпринятые партией или правительством меры, которые ее вызвали. Служба безопасности стремится к максимальной объективности в своих докладах. Она выдает фотографически точное изображение ситуации и берет на себя роль совести правительства, выясняя ситуацию во всех областях жизни и демонстрируя эффекты любых постановлений.
– Значит, вы не имеете никакого отношения к гестапо? – спросил я. – Должен признаться, что впервые это слышу, господин Олендорф. Я и мои друзья всегда думали, что ваши люди – полицейские шпионы Гиммлера.
– Тогда все было бы просто – мне не нужно было бы сидеть здесь и просить вас развеять те тучи, которые собираются над моей головой.
Олендорф прибыл в штаб-квартиру с докладом. Я воспользовался случаем, чтобы продолжить наш разговор и спросить, как он добывает материал для своих докладов. Эта система должна иметь что-то общее с гестапо, иначе он бы не получал таких сведений.
– Разумеется, у нас повсюду есть тайные агенты, – ответил он, – однако они – не наемные работники, доносящие на главу своей фирмы; у нас есть сотрудники во всех областях, во всех сферах жизни. Они сообщают нам о текущей ситуации и не получают за свою работу ни гроша. Мы очень тщательно отбираем этих людей и не пользуемся той информацией, которую доставляют из корыстных побуждений, особенно из-за карьерных соображений. Отдельные доклады и имена не представляют особой ценности. Мы рассматриваем их только как симптомы и пользуемся ими, чтобы составить общее представление, чтобы мозаика впечатлений превратилась в достоверный обзор жизни всего рейха. Нас не интересует, состоит ли автор доклада в партии, немец ли он или иностранец. Все, что нас заботит, – чтобы информация была точной.
В те места, где такую информацию получить трудно, мы засылаем своих людей. Однако в целом мы довольны тем, что доверие к нам растет, поскольку мы – единственная организация, способная предоставить объективный отчет о ситуации и о последствиях, которые оказывают постановления партии и правительства на весь рейх. Это доказывается растущим числом тех, кто добровольно делится с нами сведениями, – а наши информаторы происходят из всех слоев населения и из всех сфер жизни. Если только руководство воспользуется этой разведывательной системой, чтобы оценивать эффект своих постановлений, я буду считать дело своей жизни в этой области законченным; я намереваюсь развивать свою службу дальше, невзирая на оппозицию.
– Значит, рейхсфюрер не передает ваши доклады Гитлеру? – спросил я.
– В том-то и беда. Верховное командование ежедневно и ежечасно получает доклады о точной ситуации на всех фронтах и разрабатывает соответствующие диспозиции. То же самое должно происходить на внутреннем фронте. Фюрер и руководители партии и правительства обязаны знать о последствиях, к которым приводят предпринятые ими меры, не рассматривая эти сведения как личные нападки на себя. Но очевидно, эта идея будет воспринята разве что в следующем поколении. В мирное время такое положение терпимо, но сейчас мы ведем борьбу не на жизнь, а на смерть. До данного момента мои доклады о внутренней ситуации получали только Геббельс, Геринг, Ламмерс и Борман. Но Борман никогда не показывает их фюреру. Это абсолютно недопустимо, поскольку они сообщают о положении дел на внутреннем фронте, за который отвечает партия. Я уже рассказывал вам о реакции Геббельса. А рейхсфюрер не отваживается показывать мои доклады фюреру, даже когда верит, что они правдивы, хотя кому еще это делать, как не главе разведслужбы?
Я не мог не улыбнуться, настолько фантастической показалась мне эта ситуация.
– Вы недоверчиво улыбаетесь, – ответил Олендорф, – но я говорю правду. Его поведение определяется
