воздух влажный от брызг — это видно по стенам зданий. Если кто-то и встретится по дороге, мокрая одежда не вызовет никаких подозрений. Потом заберусь в машину и на медленной скорости отъеду миль на пять — этого вполне достаточно. Остановлюсь и окажу себе первую помощь. В машине есть аптечка с бинтами, марлей, антисептиками и парацетамолом. Затем поеду домой. Нигде не задерживаясь. Расскажу обо всем Луизе. И, может быть, испытаю наконец облегчение».
Он снова погрузился в мечты. Вот он дома. Мягко светит послеобеденное солнце, в окно виден Майкл, играющий на лужайке. Ник уже чувствует себя лучше. Рука и нога все еще побаливают; но он в тепле и в уюте и знает, что сделал правильный выбор. Луиза сидит в гостиной на большом ситцевом диване и слушает его рассказ о «самом страшном».
Кажется, она слышит его, хотя сам он себя не слышит. Слова слетают с губ в пугающей тишине, достигая только ее ушей... Он вскакивает на ноги.
«Ник!» — восклицает Луиза резко, с укором. И он оборачивается.
Рука Зено взметнулась вверх, словно предупреждая: замрите, сейчас отсюда вылетит птичка.
Потом раздался несильный взрыв. Белое магниевое пламя вспыхнуло в нескольких дюймах от лица Ника. Он повернулся, покачиваясь на камнях, выставив вперед руки, будто слепой. Весь мир стал белого цвета. Он всматривался в эту белизну, но там была пустота, вакуум, словно зрачки затянуло пеленой.
Что-то коснулось его шеи, обвилось вокруг нее. Как будто Луиза завязывала ему галстук перед званым обедом. Левый конец поверх правого, один конец короче, другой длиннее... В ушах хрустнуло, когда галстук стали затягивать.
Потом кто-то надавил носком ботинка на раненую ногу, и он упал ничком, словно молящийся. Зено уперся ему коленом между лопаток и потянул за удавку. Голова Ника откинулась назад.
На какой-то момент к нему вернулось зрение. Перед ним со скорбным лицом стояла Луиза. В окно позади нее было видно, как Майкл бегает по траве. Все это длилось какую-то секунду, а потом оба они исчезли.
Веревка впивалась все глубже в горло. Рев моря звучал у него в ушах, оглушительный, как грохот плотины. Кто-то волок его к воде, подтягивая дюйм за дюймом мощными рывками. Боль пронизывала все тело.
Дальше не было ничего, кроме взрывающихся звезд, разрывов бомб, огненных вспышек и бесконечного света.
Глава 3
Каждый раз, усаживаясь в тюремной камере, Сэм Паскью покрывался потом. Страх охватывал его еще тогда, когда он шел к тяжелой двери с крохотным окошком по пустынным коридорам и за ним с лязгом запирались железные решетки. И он старался, войдя в камеру, скрыть этот страх.
Так было и сейчас. Стали влажными подмышки, на тонкой ткани проступили капельки пота, и маленький ручеек устремился вниз, стекая с впадины на горле прямо на живот. Он молча ждал, пока напряжение спадет, затем достал из дипломата и аккуратно разложил на столе бумаги с таким видом, словно это было очень важно.
Не поднимая глаз, украдкой оглядел камеру.
«Деревянная скамья, — мысленно отметил он, — на четырех прочных ножках, с перекладинами сверху. Нехитрое сооружение. Незамысловатая мебель. Это не здесь. Это не может быть здесь. Я больше никогда не увижу то место». И все-таки он огляделся — так оглядываются на пустынной улице, прежде чем перейти через дорогу.
Приведя бумаги в порядок, он улыбнулся. Всего одна минута — и он в порядке. Дрожь в руках прошла. Энтони Стюарт хотел ответить улыбкой, но рот ему не повиновался.
— Так вот, Тони, — Сэм почти забыл о страхе, — дата начала судебного процесса утверждена. И я хотел бы спросить вас еще кое о чем: узнать некоторые детали; предугадать, к чему смогут придраться.
Стюарт начал словно заведенный. Он говорил короткими, рублеными фразами, с совершенно неуместными паузами.
— Тот вечер я провел в доме у мамы. С моей мамой. Я провел... Я часто захожу к ней. Ну — раз в неделю... Я часто...
— А как же свидетельские показания? — оборвал его Паскью. — Кто-то показал, что видел вашу машину в ту ночь...
— Это ошибка. Послушайте, в какое время она умерла? Меня не было там. Я был в пятидесяти милях от того места. Я ездил раз или два. В неделю. Каждую неделю. С тех пор, как умер отец. Привозил шоколадные конфеты. Мы находились в комнате, где стоит телевизор. Там все есть. Холодильник. Маленькая плитка — подогревать еду. Журналы, всякая снедь. Телефон. Остальными комнатами она не пользуется. Почти не заходит туда. Мы просидели допоздна. Ее мучает бессонница. Только днем, бывало, вздремнет. Мы ели конфеты. Смотрели телевизор. — Улыбка как бы витала вокруг его лица, прикидывая, где бы лучше расположиться. — Годится? — спросил он с таким видом, будто Паскью, стоит лишь постараться, — и он расскажет эту историю не хуже самого Стюарта.
Паскью прочитал по бумаге номер автомобиля Стюарта и время, когда он был замечен. Стюарт покачал головой. Он сидел, подложив под себя ладони, как школьник.
— Спросите у моей мамы, — добавил он. — Вы или кто угодно. Это Паскью уже сделал. Дневная сиделка проводила его вверх по лестнице. Эмми Стюарт смотрела телевизор, сидя на кровати. Воздух в комнате был спертый, резкий запах пота перемешивался с запахом недоеденной пищи. Окна были плотно закрыты.
«Он приезжал каждую неделю, — подтвердила она, не отрываясь от телевизора, — лишь бы куда- нибудь деться от этой сучки, своей жены».
Паскью запихнул бумаги обратно в дипломат. Стюарт поднялся с места и подошел к двери, потом протянул руку — совсем как хозяин, провожающий последнего гостя: «Рад был с вами повидаться. Спасибо, что пришли. Будьте осторожнее на улице...»
Последнее время некто на зеленом «вольво» повадился занимать на стоянке место, отведенное Паскью. Он пару раз оставлял записку на переднем стекле — но тщетно. Его офис размещался в десятиэтажной стеклянной коробке, — со всех четырех сторон она тускло отливала золотом, поглощая свет, льющийся снаружи... И того, кто стоял на улице, не покидало ощущение, что кто-то смотрит на него изнутри.
Пятью минутами позже он уже находился в этом отливающем бронзой здании, невидимый с улицы, и, прижавшись лбом к оконному стеклу, обозревал унылый городской пейзаж. Нескончаемый поток автомобилей с солнечными бликами на стеклах заполнил главные магистрали. Водители, как и сам Паскью, были скрыты стеклами. Поток то приходил в движение, то снова застывал на месте.
— Ты опять с ним встречался? Ну, что скажешь?
Паскью слышал, как вошел Джордж Роксборо, но не удосужился обернуться. Лишь спросил:
— Кто ездит на зеленом «вольво»?
— Что? — Роксборо подошел и тоже встал у окна.
— У кого-нибудь в этой конторе есть зеленый «вольво»?
— Кажется, нет.
Странно, стекло, к которому он прижимался лбом, больше не холодило, и он передвинулся дальше.
— Тебя интересует дело Стюарта?
— Хочешь передать его мне? Но почему?
Роксборо мечтал об этом с самого начала. Убийство при невыясненных обстоятельствах. Дверь сорвана с петель, драгоценности и небольшая сумма денег похищены; весь дом пропах кровью, кровь на стенах, на потолке, на мебели, в спальне, куда ведут кровавые следы, в луже крови лежит миссис Энтони Стюарт. Эта идея понравилась Роксборо. В конторе ставили на Стюарта три к одному. Роксборо тоже сделал ставку; почему бы теперь не заполучить и самого клиента?
— По личным причинам, Джордж.
Роксборо не стал дальше расспрашивать. У Паскью были свои особенности, известные всем. Согласно одной версии, его время от времени одолевали приступы тяжелейшей депрессии, и, чувствуя их приближение, он отходил от дел, ожидая, пока вернется в нормальное состояние. Согласно другой версии, он попивал. Стоило ему уйти в запой — и он не мог остановиться. Каждый знал причину. Или думал, что
