шевельнулась.
– Ваше имя? Кто вас нанял? Вы тот снайпер?
– Да.
Они определили ему продолжительность каждого допроса. Когда Кэлли не был у этой койки, он спал на кушетке в маленьком флигеле, где люди дожидались дурных новостей. Там было еще четыре человека. Они разглядывали Кэлли, когда он приходил туда поспать. Комнату освещала неоновая трубка, и когда Кэлли закрывал глаза, их сетчатку заливал яркий свет. Он слышал шумы, доносившиеся из палаты, примыкавшей к флигелю: торопливые шаги, чей-то зовущий голос, негромкую речь, что-то похожее на глухой щелчок локатора... Эти звуки беспокоили его, он открыл глаза и попросил воды. Среди четверых людей в комнате была женщина. Она-то и отправилась за водой и появилась почти мгновенно, неся полный стакан. Она держала его на расстоянии протянутой руки, и, когда Кэлли поднял взгляд, когда он потянулся, чтобы взять его, он увидел, что эта женщина – Нина Кемп. Он смотрел на нее через этот полный стакан, как сквозь увеличительное стекло. Она обволакивающе улыбалась ему.
Остальные люди поднялись и подошли, встав рядом с ней. Гуго Кемп обнял свою дочь одной рукой, а в другой он держал небольшой портрет какой-то женщины. Присмотревшись, Кэлли увидел, что это была Элен. Сама она хранила молчание. Это ее портрет спросил:
– Ваше имя? Кто вас нанял?
– Вы тот снайпер? – задал последний вопрос второй мужчина, и Кэлли узнал этот голос, свой собственный голос.
– Да, – ответил он, просыпаясь.
Было тихо, если не считать жужжания генераторов. Он сходил к автомату с водой и наполнил картонный стаканчик. Какая-то сиделка прошла мимо и улыбнулась ему. Знаменитость. Тот самый, который... Он пошел по коридору к палате Росса. Дежурил уже какой-то другой полицейский. Они кивнули друг другу, поскольку чины не имели значения, если никого больше не было рядом. Кэлли, приоткрыв дверь, глянул на Росса, как родители глядят на спящего ребенка. Свет в палате был мягким, достаточным для того, чтобы сиделки, заглядывавшие сюда время от времени, могли читать показания приборов и быть уверенными, что иглы капельниц по-прежнему прикреплены должным образом. Росс смотрел в потолок, глаза его поблескивали. Кэлли вошел в палату и сел у койки.
– У тебя была пуля в груди и в мягких тканях в боку, – сказал он. – Сейчас все в порядке. Ты будешь в полном порядке. – Дыхание Росса было ровным, оно не изменилось. – Я не знаю этого торфяника. Но ты, надеюсь, знаешь. Они мне сказали, что от того места, где ты был ранен, до плантации, где я получил помощь, более трех миль. Ты не помнишь этого – хвойная плантация. Два парня привезли нас оттуда на гусеничном бульдозере, в таком большом ковше впереди. Более трех миль. Почти четыре. Я нес тебя. Ты помнишь?
Росс, возможно, был в коме. Он не говорил и не двигался. Он дышал через нос, рот его был плотно сжат.
– Я нес тебя всю эту дорогу, – продолжил Кэлли. – Если бы я этого не сделал, ты бы умер. Он бы убил тебя. – Кэлли немного помолчал. – Кем бы он ни был. Кто он такой? – Кэлли показалось, что он заметил, как дрогнуло одно веко и совсем чуть-чуть прикрылось. Кэлли сказал: – Я спас твою жизнь, должен же я получить что-нибудь за это?
Они молчали некоторое время, находясь бок о бок: один лежал, а другой сидел, словно лаборант и больной, у которого берут кровь.
– Расскажи мне об этом. Я знаю больше, чем ты думаешь, но я все-таки знаю недостаточно. Джей Хэммонд, не так ли? Он был мишенью. А другие – просто чтобы прикрыть твои следы. Но как ты все это начал? Как ты выбирал своих жертв? Можешь не говорить о том, другом человеке. Можешь не говорить о том, кто нанял тебя делать все это. Не говори мне о них, не сейчас. Расскажи мне о себе. Расскажи мне, как ты убивал этих людей. – Веко шевельнулось снова, закрываясь от всего мира. – Ты просыпаешься утром. Это ясный день. Или пасмурный день. Или идет дождь. Ты знаешь, что тебе предстоит убить кого-то. Более, чем одного. Знаешь ли ты, сколько именно? Думаешь ли ты, мужчины это будут или женщины? Думаешь ли ты, молодые они или старые? Как ты выбираешь? Кто-то, напоминающий твою жену? Кто-то, напоминающий твоего брата? Думаешь ли ты так: вот она сейчас тоже просыпается, вот он просыпается? В день собственной смерти... Ты чистишь зубы? И они тоже. Ты пьешь кофе? И они тоже. Ты думаешь, как твоя рука уже касается их жизней? Как будто ты похлопал их по плечу. И все же ты еще не знаешь, кто они такие. Они не знают друг друга. Они не знают тебя. И никогда не узнают.
Вокруг них жила напряженной жизнью больница. В каждой палате люди осторожно продвигались к выздоровлению или еще глубже вползали в болезнь. А в часы пробуждения думали, какую еще шутку может выкинуть их тело.
Кэлли чувствовал, как на него наваливается огромная усталость, будто это он сам, а не Росс, приходил в себя после операции. И в тот момент, когда его глаза закрылись, глаза Росса закрылись тоже, и они немного подремали вместе, старички на парковой скамейке, ловящие последние лучи летнего солнца. Прошло пятнадцать минут, двадцать...
Какой-то врач промчался сломя голову мимо палаты Росса, его сигнальный датчик на груди настойчиво звенел, как колокольчик у коровы. Кэлли открыл глаза. Он не видел, как повернулась голова Росса, но он знал, что его сосед проснулся раньше и наблюдал за ним.
– Расскажи мне об этом. Расскажи, что ты при этом ощущал. Ты находишь какое-то место со свободным проходом туда и обратно, с хорошим полем действия огня. Потом ты... что? Ты ждешь немного, ты наслаждаешься этим мигом, да? Или тебе не терпится? Ты тянешь время или быстро выбираешь их и убиваешь? Как ты это делаешь? Кто ты: гурман или голодный человек?
Какая-то тень прошла по лицу Росса, точно скользнули хлопья пепла, потревоженные легким дуновением. Возможно, улыбка.
– Это возбуждение... где оно начинается? В паху у тебя, может быть, в животе? Где-то в глубине горла, где-то внутри глаза? Где же? На что это похоже, когда ты видишь их там, на что они похожи? Что они делают? Торопятся или бездельничают, ждут кого-то, пытаются успеть на свидание... Ты смотришь на них через свой прицел, правильно? Еще до того, как ты решил, до того, как ты знаешь наверняка. И это именно тот момент в их жизнях, так? Именно та секунда, та отметка на часах. И все готовится измениться, все готовится кончиться. В одну секунду, в эту отметку на часах. И что же ты чувствуешь? Что ты так могуществен, что ты решаешь их судьбу? Начинается ли это у тебя в паху или где-то внутри глаз? Ты смотришь сверху на них, ты видишь их, и ты выбираешь. Или, быть может, они сами выбирают себя?
Возможно, глаза Росса расширились, всего на мгновение – рефлекс зрачка кошки в темноте. Тень, тронувшая его губы, перебежала на брови. Останки хмурого взгляда.
– Тем, что они были там, выбрали это место, вот этот раз, тем, что они выглядели так, как выглядели, тем, что выбрали именно такое пальто или такую рубашку. Может быть, это было так? Ведь так было? Хотя они не могут знать этого, они сами выбрали себя? А ты смотришь на них и ты говоришь: «Отлично. Если уж вы сами этого хотите...»
Все в этой палате имело свое предназначение, здесь не было ничего для украшения. Койка, застекленный шкафчик рядом с ней. Капельницы, штативы для них. Монитор, следящий за работой сердца. Матовый свет, позволяющий уснуть. Белые жалюзи, чтобы смягчить дневной свет. А в промежутках между их планками черное становилось голубым. Рассветный ветер рвал в клочья ночное небо, давая проход тучам и тяжелой волне чернильного света. Какая-то большая планета повисла низко над горизонтом, прозрачная и холодная, утренняя звезда.
– И потом, после того, как это уже позади... Ты грезишь об этом? Ты переживаешь это снова? Ты проходишь через это, миг за мигом: эта панорама, эта жертва, это мгновение перед выстрелом, когда все так обыденно, и мгновение после, когда все изменилось? Как ты воспринимаешь самого себя? Кто ты? Кем ты стал? Изменился ли и ты тоже? После этого... Что это, печаль или радость? Возбуждение, безразличие или уныние? Думаешь ли ты о том, что только что сделал, или о том, что снова должен сделать? Именно так, да? Думаешь ли ты о следующем разе? На что это похоже? Это холодный расчет или мечта?
У Кэлли кружилась голова от собственного голоса, от собственных мягких вопросов. Он наклонился к Россу, словно делился с ним тайной. Спина у него ныла.
– Кем ты стал? Изменился ли и ты тоже? Это холодный расчет или мечта?
