— Нет, я не коммунист, — сказал Жербье.
Он секунду помолчал и добавил с улыбкой: «Но это не мешает мне иметь товарищей».
Жербье затянул полотенце на талии и закончил упражнения. Красная роба Легрэна медленно исчезла на краю залитого дождем плато.
Во второй половине дня небо немного прояснилось. Жербье решил осмотреть лагерь. На это ему потребовалось несколько часов. Плато было огромными, и почти все было занято городом заключенных. Было видно, что город этот разрастался беспорядочно и кусками, когда приказы вишистского правительства раз за разом отправляли все возраставшую популяцию узников на возвышенности этой голой земли. В центре размещалось изначальное ядро лагеря, построенного для немецких военнопленных. Эти здания были мощными и надежными. В лучшем из них разместилась лагерная администрация. Вокруг ядра, насколько видел глаз, разместились лачуги из фанеры, рифленого железа, просмоленной бумаги. Они напоминали трущобы, окружающие большие города. Лагерю требовалось все больше, больше и больше места.
Место для иностранцев. Место для контрабандистов. Место для масонов. Для кабилов. Для противников Легиона. Для евреев. Для непокорных крестьян. Для бродяг. Для бывших преступников. Для тех, чьи намерения показались подозрительными. Для тех, кто смущал правительство. Для тех, чье влияние на народ могло быть опасным. Для обвиненных без доказательств. Для тех, кто отсидел свой срок, но кого власти не хотели освобождать. Для тех, кого судьи отказались осуждать, но кого наказали за их невиновность.
Здесь были сотни мужчин, отлученных от их семей, работы, городов, от их правды, согнанных в лагерь по указанию чиновника или министерства на неопределенный срок, подобно разрушенному судну, брошенному на грязном берегу вдали от течения.
Чтобы содержать этих людей, легионы которых росли изо дня в день, требовались еще люди. И их число возрастало все больше и больше. Их набирали по случаю, в спешке, среди самых низких групп безработных, некомпетентных, алкоголиков, дегенератов. Их единственной униформой были берет и нарукавная повязка, дополнявшие их обычные лохмотья. Им платили очень плохо. Но эти изгои внезапно почувствовали власть. Они показывали большую жестокость, чем скоты-профессионалы. Они делали деньги из всего: из лагерных пайков, которые они урезали наполовину, из табака, мыла, основных предметов гигиены, которые продавали по безумным ценам. Только коррупция действовала на этих охранников.
Во время прогулки Жербье удалось выиграть у двух поставщиков. Он перекинулся парой слов с несколькими заключенными, лежащими у своих бараков. У него было такое чувство, будто он приблизился к своего рода почве, к красноватым грибам в человеческом облике. Эти недокормленные люди, дрожащие и качающиеся в своих обносках, опустившиеся, небритые, немытые, с пустыми блуждающими взглядами, мягкими ртами, потерявшими подвижность. Жербье понял, что их пассивность была совершенно естественной. Настоящие бунтари, когда их поймали, попадали в глубокие бесшумные тюрьмы или передавались в руки Гестапо. Несомненно, в лагере тоже было несколько решительных людей, не поддавшихся этому процессу гниения. Но чтобы найти их в этой толпе случайно собранных людей требовалось время. Жербье вспомнил о Роже Легрэне, об его изможденных, но несгибаемых чертах, о храбрых истощенных плечах. Ведь именно он провел больше всех месяцев в этой куче перегноя. Жербье отправился к электростанции, находившейся среди той центральной группы зданий, которую называли в лагере «немецким кварталом».
Приближаясь к ней, Жербье смешался с группой истощенных как скелеты кабилов, толкавших тачки с мусорными баками. Они двигались очень медленно. Казалось, что их запястья через секунду переломаются. Их головы были слишком тяжелы для их тощих шей. Один из них споткнулся, и его тачка перевернулась, мусорный бак упал. Очистки, гнилые объедки прилипли к земле. Жербье не успел понять, что произошло, но увидел, как молчаливая ужасающая толпа набросилась на отбросы. Затем он увидел еще одну подбегающую группу. Охранники начали избивать их кулаками, ногами, дубинками, кастетами. Сначала они били по долгу службы, чтобы восстановить порядок. Но вскоре они почувствовали удовольствие от избиений, передающееся от одного к другому как своего рода заразная болезнь. Они метили в самые слабые и уязвимые части человека — в живот, в задницу, били по печени и по гениталиям. Они оставляли своих жертв в покое лишь тогда, когда те уже не подавали признаков жизни.
Жербье внезапно услышал сдавленный, свистящий голос Легрэна.
— Это сводит меня с ума, — сказал молодой человек. — Меня сводит с ума, когда я думаю, что мы собрали этих несчастных в Африке и увезли от их жилищ. Им рассказывали о прекрасной Франции, и о Маршале, великом старике. Им пообещали платить10 франков в день. В доках они получают только вполовину меньше. Они спросили почему. За это их сослали сюда. Они подыхают толпами. И когда у них нет на это времени, сами видите, что случается…
Задыхаясь, Легрэн затрясся от долгого, сухого кашля.
— Все долги будут оплачены, — сказал Жербье.
В этот момент его полуулыбка стала необычайно острой. Большинство людей испытывали чувство неловкости, когда видели это выражение лица Жербье. Но именно оно придало Легрэну чувство большого доверия.
К середине мая хорошая погода установилась надолго. Поздняя весна расцвела сразу и во всем великолепии. Тысячи цветов выросли на травяном поле. Заключенные даже начали загорать. Острые лопатки, выступающие ребра, сморщенная кожа, руки не толще костей отдыхали на свежих цветах. Жербье, который проводил целый день на плато, сразу почувствовал в себе прилив человеколюбия, вызванного приходом весны. Никто, возможно, не сказал, было ли это его чувство к ним чувством отвращения или жалости или безразличия. Он и сам этого не знал. Но когда однажды в полдень, он заметил, как Легрэн разделся, как и все остальные, то подбежал к нему.
— Не делай этого, хорошо укройся, — сказал он. Когда Легрэн не послушался, Жербье набросил на его голое тело тюремный жакет.
— Я слышал, как ты дышишь и кашляешь во сне, — сказал Жербье. — У тебя наверняка проблемы с легкими. Солнце может оказаться очень опасным для тебя.
Жербье никогда не выказывал к Легрэну большего интереса, чем к аптекарю или к другим сокамерникам.
— Вы не похожи на доктора, — сказал Легрэн с удивлением.
— А я не доктор, — ответил Жербье, — но я однажды руководил строительством линии электропередач в Савойе. Там было несколько госпиталей для туберкулезников, и я много беседовал с врачами.
Глаза Легрэна просветлели.
— Вы электрик! — воскликнул он.
— Как и ты, — весело ответил Жербье.
— О, ну что вы! Я вижу, что вы мастер в этом деле, — сказал Легрэн. — Но у нас могла бы быть общая тема для разговоров.
Легрэн испугался своей открытости и добавил:
— Время от времени.
— С удовольствием, если хочешь, — сказал Жербье.
Он улегся рядом с Легрэном и, пожевывая зеленые листочки и стебельки цветов, слушал молодого человека, рассказывавшего о генераторе, напряжении, свете и мощности.
— Не хотели бы вы, чтобы я провел вас туда? — спросил, наконец, Легрэн.
Он показал Жербье электростанцию, достаточно примитивную, но управляемую со знанием и со вкусом. Жербье также познакомился с помощником Легрэна. Это был старый инженер, еврей из Австрии. Он бежал сначала из Вены в Прагу, потом из Праги во Францию. Он был очень робким и старался казаться как можно незаметней. После стольких злоключений и страхов, он, казалось, смирился со своей участью.
Оценка этого человека, которую сформировал для себя Жербье, позволила ему понять полное значение случая, произошедшего немного позднее.
Гестаповский автомобиль остановился у въезда в лагерь. Открылись ворота. Несколько охранников в
