Тем не менее он быстро сумел рассеять неловкость, вызванную своим появлением, и, казалось, доброжелательно приготовился к игре, для него слишком скромной. Через час, видя, что Эрбийон и Нарбонн по своему обыкновению проигрывают, он воскликнул:
– Вы действительно очень плохо играете. Вас разоряют!
– Мы тренируемся, господин командир, – ответил Нарбонн.
– Нет, мне стыдно, уверяю вас, – настаивал Мерсье. – Лучше сыграем в железку. Тут уж каждый может за себя постоять.
– Это несколько опасно, – робко заметил «доктор». – Нужно потренироваться.
– Так давайте! Начнем понемножку. В банк – по двадцать франков.
Офицеры подчинились. Нарбонн открыл игру. Его банк с первого же раза сильно увеличился. С переменным успехом он переходил из рук в руки, и стало заметно, что Мерсье ограничивался тем, что следил за игрой, не принимая в ней участия.
Когда дошла очередь до него быть банкиром, он небрежно развернул стофранковую купюру и сказал:
– У меня нет мелочи, господа, но вам необязательно покрывать мою ставку.
Игроков было много, поэтому сделать это оказалось нетрудно. Мерсье выиграл. Его двести франков тоже покрыли. Он опять выиграл.
– Четыреста франков в банк, – спокойно сказал он.
Чьи-то руки сделали слабенькие ставки. Нарбонн, чтобы доставить командиру удовольствие, объявил:
– Остальное добавлю я.
Мерсье сделал еще лучшую игру.
Он взглянул на удвоившуюся сумму, подумал.
– Ставлю еще раз, – произнес он наконец.
– Принимаю, – сказал Нарбонн.
Он проиграл. Тогда командир собрал со стола купюры, отложил карты и в шутку спросил:
– Кто покупает банк?
То ли Нарбонну в этой фразе послышался вызов, то ли он хотел отыграться или же просто находился на той неизбежной стадии игры, когда реальная цена денег забывается, – он так никогда этого и не понял, – но его удивленные товарищи услышали, как он воскликнул:
– Я, господин командир.
Он разложил на столе шестнадцать стофранковых бумажек.
– Я никогда первый не рискую своим банком, – сказал Мерсье. – Вперед, господа!
Все сделали робкие ставки. После раздачи Нарбонн открыл свои карты: у него было девять очков.
– Ну что ж, тем лучше! – сказал Мерсье.
Офицеры увидели, как его глаза вспыхнули жадным и беспощадным огнем, какой появлялся в них тогда, когда он вылетал на истребителе.
– Иду ва-банк, – сказал он.
Он взглянул на свои карты и объявил:
– Роздано.
У Нарбонна оказалась тройка.
– Думаю, мои дела плохи, – сказал он, беря карту.
Он перевернул ее, это оказалась пятерка.
– Удачно вытянул, – произнес командир. – Это обойдется мне в две тысячи франков. Вы на этом останавливаетесь?
– Нет, продолжаю.
– Тогда ва-банк!
Нарбонн открыл девять очков. Мерсье протянул ему четыре тысячи франков.
В комнате воцарилась полнейшая тишина, поскольку всем было известно, что командир может распоряжаться только своим жалованьем. Однако выражение его квадратного лица ничуть не изменилось, когда он сказал:
– Эта рука сдает уже в седьмой раз. Такое бывает нечасто.
Его голос прозвучал очень спокойно.
Нарбонн, поставленный в затруднительное положение, барабанил по столу. Ему вовсе не хотелось удалиться с таким большим выигрышем, а с другой стороны, как продолжать такую партию? Он встретился глазами с командиром, и ему показалось, что он различил в их жесткости мольбу, от которой ему стало нехорошо. Он предложил:
– Еще, господин командир?
– С удовольствием.
Все взгляды устремились на них. Ставка равнялась восьми тысячам франков, и, казалось, что нездоровое очарование внезапного выигрыша, переменчивости фортуны, поставленной суммы поднималась от стола губительными испарениями.
– Дайте мне одну карту, – попросил Мерсье. Однако, увидев протянутого ему Нарбонном короля, он стиснул челюсти.
У лейтенанта было шесть очков и, выиграв партию, ко всеобщему изумлению, он взял карту.
«Он сошел с ума, – подумал Эрбийон, – или хочет проиграть».
Нарбонн вытянул тройку. Он еще больше увеличил свой выигрыш.
– Я должен вам восемь тысяч франков, мой дорогой, – сказал Мерсье и сделал вид, что собирается встать.
– Ах нет, господин командир, я не могу оставить вас в таком положении, – пробормотал Нарбонн. – Не хотите ли вы отыграть свой долг?
– Все или ничего! – сказал Мерсье голосом, слишком громко прозвучавшим в этой маленькой комнатушке.
«Доктор» шепнул на ухо Эрбийону:
– В крайнем случае, восемь тысяч франков он смог бы отдать, но шестнадцать – никогда.
– Но ведь он же обязан выиграть, – прошептал стажер. – Это чистая математика.
На этот раз пальцы Мерсье, когда он брал карты, слегка дрожали. Он набрал восемь очков. Нарбонн – девять.
Смущение было настолько сильным, что молодые люди даже опустили головы, чтобы не видеть лица командира. Не делая паузы, Мерсье сказал:
– Ва-банк тридцатью двумя тысячами.
Нарбонн, даже если бы захотел, не смог бы уклониться. Он снова выиграл.
Три раза подряд Мерсье удваивал ставки и проигрывал. Всем казалось, что он падает в пропасть.
То, что Нарбонн продолжал принимать ставки, было очевидной уступкой подчиненного начальнику. Причем никто не мог сказать, кем сложившаяся ситуация переживалась более мучительно: командиром, который, вопреки всем правилам, ее принимал, или же лейтенантом, который ради проигрыша даже готов был пойти на шулерство, если бы был уверен, что его никто не поймает.
Тем не менее приходилось продолжать.
Мерсье больше не произносил: «Ва-банк!» Нарбонн не спрашивал его даже взглядом. Все сводилось к тому, что он раздавал карты, смотрел на них, бессмысленно тянул новые карты и выигрывал.
А выигрывал он все время, преследуемый каким-то проклятым везением, упорством карт, ложившихся в таком порядке, чтобы преимущество оказывалось на его стороне. Это был вызов, брошенный любым подсчетам, любым вероятностям, любому правдоподобию, и казалось, что так будет продолжаться всю ночь.
Наконец, после девятнадцатой раздачи, Нарбонн проиграл.
Мерсье поднялся и вышел, не проронив ни слова, не прикоснувшись к раскиданным по столу деньгам, которые, строго говоря, принадлежали ему.
Никто ни единым словом или жестом его не остановил.
Утром того же дня в эскадрилье стало известно, что начальник сектора, решив испытать новый мотор,
