Глава пятая
Генрих Гиммлер был в приподнятом настроении. Он с энтузиазмом в голосе произнес:
— Я знал, мой фюрер, что СС не подведут меня, несмотря ни на какие обстоятельства. Теперь я точно выяснил, что штурмовой батальон СС «Вотан» вовсе не ушел с занимаемой им ранее позиции, как полагали ранее. На самом деле, он всё это время готовился нанести удар по позициям русских в районе реки Карповка. Возможно, что, развивая наступление на русских, мои эсэсовцы .уже форсировали реку и двигаются дальше…
Он с надеждой покосился на Йодля, ожидая, что тот поддержит его. Однако тот, бледный и предельно выдержанный, как всегда, вовсе не горел желанием разделить восторг рейхсфюрера СС. Генерал прекрасно понимал, что обязан доложить фюреру истинную обстановку на фронте — немыслимо было и подумать о том, чтобы хоть в чем-то солгать. Однако одновременно ему совсем не хотелось помогать Гиммлеру. Гораздо лучше сделать так, чтобы Гиммлер по-прежнему сидел на крючке… Поэтому, откашлявшись, Йодль заявил:
— Данные разведки подтверждают, что какое-то немецкое бронетанковое подразделение форсировало реку Карповка. При этом это подразделение разгромило стрелковый полк русских, переброшенный под Сталинград из Сибири. В настоящий момент это подразделение, которое, кстати, так и не удалось точно идентифицировать, — Йодль бросил выразительный взгляд на Гиммлера, — находится примерно в этом районе. — Он ткнул указкой в карту. — Здесь, возле Рогачика, откуда противник, согласно данным нашей разведки, собирается начать новое наступление на наши силы, запертые в Сталинградском котле.
Адольф Гитлер внимательно слушал то, о чем говорил Йодль, поглаживая свою овчарку Блонди. Сейчас ему было уже ясно, что нет никакой реальной возможности спасти Шестую немецкую армию. Паулюс уже не владел собой и дожидался гибели своей армии с чисто русским фатализмом. Сегодня утром фельдмаршал позвонил в штаб-квартиру Вооруженных сил Рейха и заявил следующее: «Вы можете представить себе, что значит видеть своими глазами, как немецкий солдат бросается на труп мертвой лошади, вскрывает ей череп и гложет ее мозги?» Что он, черт побери, преследовал этим своим заявлением?! А потом еще и добавил — явно для того, чтобы произвести впечатление на других своих офицеров, которые стояли там вокруг него: «Что я могу сказать вам, господа, если ко мне, командующему армией, подходит обычный рядовой солдат и просит меня: 'Господин фельдмаршал, можете ли вы дать мне хоть крошку хлеба?'». Гитлер помрачнел. Было ясно, что в душе Паулюс уже сдался и был обречен — а значит была неминуемо обречена и вся его армия.
Гитлер поднял глаза на стоявших перед ним Йодля и Гиммлера.
— Все, что нам остается, господа, — произнес он очень медленно, со значением выговаривая каждое свое слово, — это сделать так, чтобы гибель Шестой немецкой армии под Сталинградом была воспринята как акт подлинного героизма — воспринята так во всех наших Вооруженных силах, в Германии и во всем мире. Те, кто сейчас сражается в составе Шестой армии под Сталинградом, фактически находятся уже в ином мире, отличном от нашего. Выживут они или погибнут, отныне их место — в учебниках истории.
Йодль подумал, что Адольф Гитлер, как всегда, принимал в расчет очень далекую перспективу. Все было совершенно верно — именно так и следовало воспринимать катастрофу Шестой армии под Сталинградом, только так и относиться к этому. Йодль кивнул, полностью поддерживая мнение фюрера. Однако Гиммлер выглядел несколько озадаченным. Он, видимо, не понимал, к чему в конце концов клонит Гитлер.
— И нам абсолютно не нужно, чтобы эта битва, которая является в действительности наглядной демонстрацией величия германского духа и безграничного мужества, дала какие-либо поводы для появления рассказов о примерах трусливого поведения наших солдат и офицеров. К сожалению, мы уже имеем сведения о том, как некоторые из них дают взятки за то, чтобы их в обход правил и законов вывезли из Сталинградского котла. Или о том, как иные злоумышленники стреляют себе в ногу сквозь батон хлеба, чтобы врачи не могли бы обнаружить потом на их коже пороховой нагар, который сразу изобличил бы их в том, что они сами стреляли в себя с близкого расстояния. — Гитлер торжественно посмотрел на Йодля и Гиммлера. — Но мы не должны что-либо слышать и знать о подобных мерзавцах. Точно так же нам не нужно ничего знать и слышать про тех негодяев, которые, как только Шестая армия сдастся большевикам, побегут сотрудничать с советскими властями и начнут клеветать на свою родину. Нет! Все, что мы должны знать о Сталинграде — это то, что все сражались там до последнего солдата и до последнего патрона. Так, как я и сказал об этом в приказе Паулюсу. К сожалению, Паулюс и его генералы не оправдали нашего доверия. Ну что ж, тогда нам самим предстоит создать легенду о Сталинграде. — Он ткнул пальцем в сторону Йодля с Гиммлером: — Займитесь этим. Создайте эту легенду.
— Я понял вас, мой фюрер, — быстро ответил Йодль. Он сам думал о том же самом. Но Гиммлер по- прежнему выглядел несколько удивленным.
— Никто не сможет получить доступ в те госпитали, где будут проходить лечение те, кто был ранен под Сталинградом. Любой солдат или офицер, кого обоснованно подозревают в намеренном членовредительстве, должен быть ликвидирован. Все письма, отправленные из Сталинграда, должны пройти строжайшую цензуру. Те из них, в которых содержатся пораженческие высказывания или настроения, ни в коем случае не должны дойти до своих адресатов. Под страхом смерти никому во всем Рейхе не будет позволено слушать советское радио, когда оно начнет передавать выступления жалких изменников и перебежчиков — а в том, что подобные трансляции будут, сомневаться, к сожалению, не приходится. — Адольф Гитлер повернулся к Гиммлеру: — А теперь то, что касается вас, рейхсфюрер.
Гиммлер отметил про себя, что Гитлер обратился к нему не по имени, а назвал его официальную должность. Это был плохой признак. «Я все еще не восстановил прежнее доверие в глазах фюрера», — подумал он.
— Вот что необходимо сделать, когда и если батальон СС «Вотан» сумеет с боями выскользнуть из Сталинградского мешка и пробиться к своим. — Взгляд Гитлера стал жестким. — Каждого командира роты и каждого старшего унтер-фюрера следует допросить с пристрастием. Если будет нужно, то применять самые жесткие формы допроса. — Гиммлер прекрасно знал, что именно имел в виду Гитлер под «жесткой формой допроса», ибо он сам когда-то изобрел этот термин, который попросту означал, что допрашиваемого можно пытать. — Всем необходимо задать один и тот же вопрос, касающийся их командира… — Гитлер нетерпеливо щелкнул пальцами, не в силах вспомнить имени.
Гиммлер торопливо подсказал ему:
— Гейера, мой фюрер.
— Да, Гейера. Необходимо точно выяснить, дезертировал ли этот Гейер с фронта без всякого разрешения или же на самом деле пытался вывести свое подразделение в безопасное место с тем, чтобы в дальнейшем продолжить священную германскую борьбу против красной чумы. Вам это ясно?
— Так точно, мой фюрер!
— Если выяснится, что Гейер намеренно дезертировал из Сталинградского котла, — продолжал Гитлер, — то батальон СС «Вотан» следует расформировать и…
— Но, мой фюрер, «Вотан» — это лучшее подразделение во всех Ваффен-СС! — воскликнул Гиммлер. Его лицо покрылось мертвенной бледностью.
Адольф Гитлер размеренно продолжал, словно и не слышал возражения рейхсфюрера:
— Но, прежде чем «Вотан» будет расформирован, необходимо сделать так, чтобы это послужило примером всем остальным. Должна быть устроена показательная массовая казнь, на которой обязан присутствовать представитель каждого крупного формирования СС.
Теперь пришел черед уже Йодлю выглядеть обеспокоенным.
— Будет казнен каждый четвертый офицер «Вотана». Первым, разумеется, должен быть расстрелян этот Гейер. Также должен быть казнен каждый восьмой унтер-фюрер и каждый шестнадцатый ССманн «Вотана». Это даст понять СС, а также, разумеется, всем Вооруженным силам Германии, что мы не собираемся терпеть трусость и предательство наших бойцов во время боя. — Гитлер потрепал Блонди по холке; на его лице при этом не отразилось никаких эмоций. Казалось, он только что отпустил дежурное
