артиллерийские полки. Наша армия вооружена новым секретным мощным оружием. — Хриплый голос уроженца Верхней Австрии неожиданно приобрел гипнотическую мощь, подобную той, какую он достигал в прежние, судьбоносные дни, когда завораживал своих слушателей на партийных съездах в Нюрнберге. По спине фон Доденбурга пробежал озноб — так явственно было это ощущение, это припоминание…
— Благодаря вашим героическим действиям в Аахене Великая Германия получила сейчас возможность отплатить державам Запада сторицей — отплатить этим иудео-плутократам, чьи руки измазаны кровью невинных немецких женщин и детей. В этот час взоры всей германской нации устремлены на вас, доблестные воины боевой группы «Вотан»! Наш народ рассчитывает на вашу стойкость, на ваше мужество, на ваш высокий боевой дух, на ваше умение успешно воевать и на ваш героизм — и верит, что вы сможете потопить англо-американское наступление на Германию в крови завоевателей!
Внезапно замолчав, фюрер прервал свою речь. На его лице, раскрасневшемся от усилия, появилось почти виноватое выражение — точно он сказал или почти сказал что-то лишнее.
Несколько секунд спустя фон Доденбург понял, почему Гитлер так внезапно оборвал свое выступление. Перед тем как войти обратно в здание штаб-квартиры, он, поддерживаемый Мартином Борманом, крепко стиснул обе руки фон Доденбурга и, посмотрев на него глазами, в которых застыли слезы волнения, прошептал:
— Мой дорогой штандартенфюрер, я от всей души благодарен вам. Вас благодарит вся Германия. Вы и ваши героические бойцы совершили невозможное. То, что случилось под Аахеном, — это совсем не поражение. Вы сумели так долго продержать там американцев, не позволяя им ни на метр продвинуться вперед, что мы смогли за это время провести полную перегруппировку сил и подготовить новый удар против них — удар, который станет поворотным пунктом всей войны. Мы подготовили новое грандиозное наступление на западном направлении. — Его поблекшие от возраста и испытаний глаза пристально вглядывались в лицо Куно. Молодой офицер вновь ощутил их почти гипнотическое воздействие. — Вы понимаете, о чем я говорю?
— Вы говорите о новом наступлении на западном направлении, мой фюрер? — повторил последние слова Гитлера фон Доденбург.
— Да. — Гитлер произнес это совсем тихо, точно боясь, что кто-то может услышать их. — Да, фон Доденбург! Мы ударим на западе еще до конца этого года. И честь стать острием этого грандиозного наступления будет дарована вашим храбрым бойцам, а также новому молодому пополнению, которое мы набрали и которое тоже рвется в бой.
Он резко остановился и в упор посмотрел на штандартенфюрера, точно ожидая, что фон Доденбург скажет ему что-то. Но все, что смог вымолвить Куно, было:
— Где мы будем наступать, мой фюрер?
На лице Адольфа Гитлера появилась заговорщическая улыбка:
— Где? Там, где эти презренные американские бандиты меньше всего ожидают нас — в Арденнах[66]!
И он ушел, исчезнув за массивными дверями своей теплой уютной штаб-квартиры, со своим верным Борманом, неотступно следующим за ним. Он выглядел в этот момент как очень, очень пожилой человек, который уже совершил свой ежедневный моцион и надышался свежим воздухом, а теперь должен был посидеть у теплого камелька и согреть свои старые кости.
В офицерской уборной штаб-квартиры фюрера, разделенные узким проходом, сидели друг напротив друга два самых заслуженных унтер-фюрера боевой группы СС «Вотан» — Матц и Шульце. Они ворвались сюда пятнадцать минут назад и заставили находившихся здесь элегантных офицеров Генерального штаба спешно покинуть это заведение, громко перднув несколько раз и наполнив воздух зловонием того, что Шульце иносказательно называл «зеленым дымком».
Остальные эсэсовцы, точно стая голодных волков, набросились на еду, которую им принесли прямо из личной кухни Мартина Бормана, — аппетитные сосиски и тушеную капусту. Однако Матц и Шульце чувствовали себя сейчас настолько уставшими, что даже эта обильная еда, казавшаяся настоящим деликатесом на фоне всего того, что им приходилось торопливо заглатывать на протяжении последних нескольких месяцев, не могла соблазнить их.
— Знаешь. Шульце, старина, что я подумал… — протянул Матц, на которого внезапно снизошло философское настроение. — Сидеть вот так в настоящей уборной, на настоящем стульчаке — вместо того, чтобы заниматься этим прямо в поле, на открытой всем ветрам местности — это самое лучшее, что только может быть на всем белом свете. Это даже лучше, чем воткнуть свой член в какую-нибудь смазливую бабешку.
Шульце мрачно кивнул. Было ясно, что он слушает Матца лишь вполуха.
— Что же нам делать, Матци?
— Что ты имеешь в виду, Шульци?
— А что, ты думаешь, я имею в виду, ты, идиот с размягченными мозгами? — внезапно вскипел гамбуржец. — Я спрашиваю, сколько еще мы будем терпеть все это? Терпеть, как нас пачками убивают, затем вновь пополняют сосунками из гитлерюгенда, у которых еще молоко на губах не обсохло, и вновь бросают в смертельный бой, из которого опять почти никто не выходит живым… Это же не может продолжаться вечно! Или может?
Матц медленно открыл рот, чтобы ответить Шульце. Но ему так и не удалось дать ответ старому товарищу и собутыльнику. Он просто не мог этого сделать — точно так же, как и все остальные жители Третьего рейха в этот пятый год смертоносной войны с доброй половиной окружающего Германию мира. На этот вопрос просто не существовало ответа.
За стенами уборной послышались до боли знакомые свистки, с помощью которых бойцов «Вотана» созывали на построение. Матц и Шульце услышали, как штурмбаннфюрер Шварц принялся выкрикивать приказания. Послышалось лязганье походных котелков, чьи-то неуверенные протесты по поводу того, что их слишком рано отрывают от обеда, а потом послышался топот сапог по плацу.
Шульце медленно встал, натягивая свои поношенные штаны.
— Пошли, Матц. — В его голосе слышалось привычное смирение перед установленным порядком и дисциплиной. — Время сидеть на горшке подошло к концу. Служба зовет нас.
Куно фон Доденбург встал во главе походной колонны, в которую выстроились его окровавленные измученные бойцы. Красивое волевое лицо штандартенфюрера было мрачным и замкнутым от осознания того, что им предстояло впереди — после того, как поредевший состав боевой группы будет вновь пополнен мальчишками из гитлерюгенда и им прикажут вновь идти в бой.
— Боевая группа СС «Вотан»! — раскатисто прокричал фон Доденбург. — Шагом марш!
Чеканя шаг перед своим командиром, прекрасно сознавая, что будущее совершенно безнадежно, и в то же время преисполненный странной гордости от осознания того, что именно он принадлежит к числу избранных, прошедших огонь, воды и медные трубы подлинных ветеранов «Вотана», гауптшарфюрер Шульце проревел во всю исполинскую мощь своего сильного голоса:
— Споем нашу песню, парни!
— Песню запевай — раз, два, три! — прокричал запевала — высокий молодой эсэсовец, который шел в первом ряду колонны, неся свою раненную руку на перевязи. И первым начал:
— Труби в рог, бей в барабан!
И бойцы «Вотана», почти чудом уцелевшие в ходе кровопролитной битвы под Аахеном, с горящими глазами, казавшимися особенно большими на их исхудалых изможденных лицах, затянули свою старую боевую песню:
