подняла глаза на зеркальце заднего вида; водитель, к счастью, ничего не заметил.
И все же, когда такси затормозило перед указанным ею домом, она снова почувствовала себя виноватой: на это раз причина заключалась в том, что у нее все выходило слишком легко. Если бы она замышляла нормальное убийство, как обычно и поступают все прочие люди, ей пришлось бы вылезти из машины несколькими кварталами дальше и завесить лицо чем-то вроде вуали. На узкой улочке не было ни души; погода выдалась ни холодной, ни сухой, ни дождливой, ни слякотной; дул теплый ветерок, с неба падали редкие капли дождя, не способные рассеять поднимаемую ветром пыль. Такого варианта метеоусловий ее планы не предусматривали. Почему-то человек всегда ограничивается всего двумя предположениями, считая, что события могут разворачиваться либо одним, либо другим образом: война либо будет, либо нет, Европа либо погибнет, либо спасется; события же неизменно выбирают третий, непредусмотренный путь. Новая задачка на некоторое время отвлекла ее внимание, ибо Хайди смутно чувствовала, что она имеет прямое отношение к намеченному ею подвигу; забывшись, она принялась перебирать в сумочке деньги, хотя знала, что именно этого делать и не следует. Наконец, она нашла несколько скомканных стофранковых банкнот и, не пересчитывая, сунула их в протянутую руку шофера. Тот бросил на нее все тот же любопытный взгляд, который она замечала сегодня в глазах всех шоферов и всех барменов, хотя она знала, что чувствует себя вполне собранной и действует аналогичным образом. Как бы то ни было, скоро все будет кончено — чем скорее, тем лучше. Какую-то долю секунды она колебалась, не стоит ли пройтись взад-вперед по улице, чтобы успокоить дыхание, но быстро вспомнила, что приехала на такси и запыхаться никак не могла. Она надавила на звонок рядом с забранными стеклом чугунными дверями, вид которых всегда вызывал у нее отвращение. Раздался щелчок, дверь открылась. Теперь надо было поторапливаться.
Конура консьержки располагалась справа по проходу. Хайди знала, что в этом месте ей следует что-то сделать, но не помнила, что именно. В следующий момент она заметила, что, расплатившись с шофером такси, забыла захлопнуть сумочку. Исправляя оплошность, она вспомнила про тысячефранковую банкноту. Она вопросительно заглянула в окошечко и увидела мадам Бушон, консьержку, качающую на коленке своего мерзкого кота и чистящую картошку. Она тоже окинула Хайди любопытным взглядом и как будто собралась что-то ей сказать, но тут же передумала и, передернув плечами, вернулась к картошке.
Шагая к лифту с сумочкой наперевес, Хайди задавала себе вопрос, чем же собиралась ее огорошить консьержка. Кабина лифта стояла на четвертом этаже, где как раз и обитал Федя. Хайди нажала кнопку, но как только лифт пришел в движение, она переменила решение и шагнула к лестнице. Как-то раз, когда она явилась с большим опозданием, Федя признался, что уже полчаса прислушивался к шуму лифта, всякий раз надеясь, что едет она. Это была одна из самых очаровательных реплик, которые она когда-либо от него слышала. Подниматься к нему на лифте сейчас и слышать знакомое гудение — нет, она не смогла бы этого вынести; это выглядело бы так, словно она заявилась под каким-то фальшивым предлогом, под предательским гримом.
Как она ни торопилась, она заставила себя двигаться степенным шагом. Это потребовало титанических усилий, поскольку ей казалось, что в ее туфли залит свинец и что кто-то тянет ее назад. На втором этаже она услыхала, как где-то над головой хлопнула дверь, и то ли инстинкт, то ли что-то знакомое, послышавшееся в этом звуке, подсказало ей, что хлопнула именно Федина дверь. Сперва она подумала, что это сам Федя, и тут же обмякла, потому что не репетировала встречу с глазу на глаз прямо не лестнице и не знала, как действовать в этом случае. Однако паника улеглась почти мгновенно, ибо, замерев у перил, она с облегчением констатировала по звуку шагов, что это не Федя, а просто какая-то женщина; на притихшей лестнице неспешный стук высоких каблучков трудно было с чем-нибудь спутать. К ней вернулись силы; она знала теперь, что все пройдет гладко. Продолжив восхождение, она пожурила себя за паникерство. На третьем этаже стук каблучков стал еще слышнее; скоро ее взору предстала худенькая девушка в меховой шубке, неторопливо спускающаяся навстречу. На лице девушки застыло мечтательное выражение, рука рассеянно скользила по поручню. Хайди знала, что уже встречалась с ней на каком-то приеме, но не могла вспомнить ее имени. Скорее всего, они виделись у мсье Анатоля. Их глаза встретились, и девушка слегка опешила; казалось, она очнулась ото сна.
— О, — пробормотала она, — bonjour. Он у себя.
Она указала подбородком на Федину дверь одним маршем выше, но осталась стоять на ступеньке, потерянно чертя указательным пальцем по пыльному поручню. Хайди остановилась на несколько ступенек ниже нее. Она яростно уговаривала себя, что эта встреча ничего не значит и что ей нет никакого дела до того, что ее заметили; однако ее репетиции не предусматривали подобной случайности, поэтому было вполне естественно, что она не сразу сообразила, как следует действовать. Она все так же нерешительно переминалась на своей ступеньке, теребя сумочку, зная, как сейчас важно хоть что-нибудь сказать, дабы доказать, насколько она собрана и спокойна.
— Мы, кажется, где-то встречались? — беззаботно пропела она, силясь изобразить неопределенную светскую улыбку.
— У мсье Анатоля, — ответила девушка, рассматривая след, оставляемый ее пальцем в пыли. — Я — племянница отца Милле.
— Ах, да, конечно, — сообразила Хайди. Она собралась было назвать себя, но тут же решила, что в этом нет нужды. Потом она поняла, что раз племянница отца Милле только что покинула Федину квартиру, то она, скорее всего, состоит теперь у него в любовницах, а раз так, то должна испытывать к ней ревность и обиду, бедняжка. Важно было рассеять это недоразумение и вселить в нее уверенность. С другой стороны, ей нужно было поторапливаться. Кстати, раз консьержка знает, кто к кому пришел, то это служит объяснением сомнительного взгляда, которым она проводила Хайди. Что ж, от непредвиденных осложнений никуда не денешься; жалко только, что она не отрепетировала встречу на лестнице с очередной Фединой любовницей.
— Ну… Приятно было вас повидать, — протянула она наконец. — Надеюсь, мы еще встретимся.
Она постаралась, чтобы ее голос прозвучал как можно теплее, дабы, услышав столь верно выбранный тон, девушка окончательно успокоилась. Растянув рот в подобии лучезарной улыбки, она сделала шаг, все так же вцепившись в сумочку. Однако девушка не двигалась с места, не на шутку увлекшись узорами в пыли.
— Я хотела бы кое о чем вас спросить, — молвила она с обычным надутым выражением на лице.
Хайди уже почти поравнялась с ней, однако была только рада возможности постоять еще: ее ноги снова налились свинцом.
— О, пожалуйста, — утомленно откликнулась она.
— Кто-то говорил, что вы раньше жили в монастыре, — продолжала девушка, не поднимая глаз.
— Да, только очень давно.
Девушка все так же разглядывала свою руку, лежащую на поручне.
— Это очень трудно? — спросила она. Хайди задумалась над ответом.
— Трудно? Нет… Не трудно, если верить. Девушка рассеянно кивнула, словно слова Хайди
подтвердили ее давнее убеждение. Еще немного помедлив, она сказала: «До свидания» и стала спускаться. Ее каблуки возобновили цоканье, рука все так же волочилась по поручню. Обернувшись, Хайди наблюдала, как она удаляется от нее, вспомнив с легкой завистью слова мсье Анатоля об ее «восхитительной задней части». Но немного погодя, когда девушка повернулась к ней как будто заспанным лицом, чтобы начать спускаться по следующему маршу, она поняла, что микроб вожделения не пощадил даже племянницу отца Милле.
Теперь от Фединой двери Хайди отделял всего один лестничный пролет. Она остановилась, извлекла на свет пудреницу и привела в порядок лицо. Из крохотного зеркальца на нее смотрело бледное, но спокойное личико. Впору было удивиться; но разве она ожидала хоть что-нибудь на нем прочесть? Она бросила пудреницу обратно в сумочку, где она снова брякнула о пистолет; на этот раз сухой металлический звук заставил ее поежиться от пробежавших по ее спине мурашек, словно она вновь превратилась в ребенка, готового залезть под парту, когда кто-то проводил ногтем по классной доске. Захлопнув застежку сумки, она бегом преодолела оставшиеся ступеньки и, не давая себе времени на новые колебания, нажала звонок у Фединой двери. Еще не отняв пальца от кнопки, она автоматически приказала лицу принять радостное выражение, как делала всегда, ожидая, когда распахнется дверь. В квартире зазвучал знакомый звонок; казалось, прошло целое столетие с тех пор, когда она слышала его в последний раз, хотя это было всего-то
