Размышления о виселице

задевает чувствительность англичанина, чем сохранение виселицы.

Эту разновидность поспешного законодательства, введенного в действие в XVIII столетии в состоянии, близком к общественной панике, хорошо иллюстрируют два случая. В 1772 году собственники в Хэмпшире были обеспокоены действиями банды воров, которые имели обыкновение изменять свою внешность, чтобы оставаться неузнанными. Парламент принял закон, согласно которому подлежало смертной казни любое лицо, «вооруженное или переодетое», оказавшееся бы виновным в «насильственных действиях или ущербе, причиненном подданным Его Величества или их имуществу». Банда воров исчезла из Хэмпшира, а закон остался. Будучи порождением конкретных обстоятельств, ограниченных трехлетним сроком, он оставался в силе в течение ста одного года, вплоть до 1873-го. И в это время он применялся все более широко. Формулировка его была столь расплывчата, что судья мог воспользоваться ею в самых различных случаях. И каждый раз он создавал таким образом прецедент, на который могли опираться в дальнейшем новые приговоры. Таким образом дошли до того, что применение смертной казни стало предусматриваться в трех с половиной сотнях случаев.

Аналогичный процесс расширения охвата можно наблюдать на примере «мелких краж в жилищах и магазинах». Изначально закон применялся только в случае грабежа, а закончилось тем, что он распространялся на все случаи кражи предметов дороже двенадцати пенсов, даже без сохранения понятия взлома, предусмотренного в исходном тексте.

Я попытался обрисовать истоки этого безумия, которое простерло тень виселицы и эшафота на все селения, все леса и местечки страны. Но эта сумасшедшая паника длилась лишь краткий промежуток времени. На самом деле все это происходило тогда, когда учения Беккариа, Монтескье и Вольтера повсюду находили для себя благодатную почву, — повсюду, кроме Англии. Это происходило тогда, когда даже в Англии Джереми Бентам, оба Милля, Эден и Ховард, Ромилли, Селборн и столько других просвещенных людей, сознающих пятнающее их страну бесчестье, сражались с ним всею силою своего таланта. В чем же заключалась сила, которая противостояла всем попыткам ограничить это безумие, всем реформам, — сила, которая торжествовала победу вплоть до середины XIX века? Ответ прост: это английские должностные лица.

Оракулы

Английская юридическая система основывается не на кодексе, а на применении «Common Law», т. е. привычки, иначе говоря, на обычае. Законность и сфера применения этого обычая оставлены на усмотрение судей, «хранителей закона, живых оракулов, которые должны решать во всех сомнительных случаях и которые присягой обязаны выносить решения на основании законов страны» (Британская энциклопедия, статья «Common Law»). Эти решения регистрируются и в дальнейшем служат прецедентами.

Благотворность обычая, который рассматривался как оплот личной и политической свободы, была весьма высока и играла самую весомую роль в английской истории. Одно из его преимуществ заключалось в том, что отказ от применения римского и канонического права раз и навсегда освободил англичан от применения пытки с целью добиться признания. Четвертование было лишь утяжеленной формой казни, но не следственной процедурой. Процесс на континенте был инквизиционным, в Англии — обвинительным. Потому превосходство английского законодательства, которое гарантировало обвиняемому легальный процесс, признавалось во всех странах.

Но за такие благодеяния было заплачено дорогой ценой. Отвращение к полицейской власти компенсировалось могуществом палача. Отвращение к писаному закону отдало английское судопроизводство на откуп облаченным в парики оракулам, которые могли принимать в расчет одно лишь прошлое уже в силу того факта, что их суждения руководствовались прецедентом. Они не только служили закону, они его творили.

Это были те самые судьи, которые добились того, чтобы закон против переодетых бандитов в конечном итоге применялся в трехстах пятидесяти случаях, карая преступление смертью. Под их воздействием Парламент принимал один предусматривающий смертную казнь закон за другим, а они могли по собственному произволу применять их сколь угодно широко. Это были те самые судьи, которые яростно сражались с любой попыткой отменить эти законы.

В 1813 году, когда «закон Ромилли», предусматривавший упразднение смертной казни за такой проступок, как кража с витрины, был в третий раз отклонен Палатой лордов, тогдашний Лорд Правосудия, лорд Уайнфорд, с беспримерной откровенностью изложил позицию судей на сей предмет. «Мы не хотим, — сказал он, — чтобы менялись законы Англии». Тот же, который собирались упразднить в данном случае, был принят во время правления Кромвеля — «в наиболее славную эпоху нашей истории, и нет никакой причины пускаться во все тяжкие в различных экспериментах». Он добавил, что лично проголосовал бы за отмену, но лишь в том случае, если бы было доказано, что хоть одно лицо невинно пострадало от этого закона: ведь человечность судей вошла в пословицу. И это было сказано тогда, когда публично вешали семилетних детей!

Но надо сказать, что довод «Мы не хотим, чтобы менялись законы Англии» звучал лишь тогда, когда предлагалось смягчить законодательство; его никогда не было возможности услышать, когда законы становились более суровыми.

Стоит ли добавлять, что всегда находились человечные судьи, которые, в согласии с присяжными и даже с прокуратурой, старались смягчить для того или иного бедняги совершенно очевидную чрезмерную свирепость закона. Но если говорить об английских судьях как корпорации, то их влияние в Палатах лордов и общин, их преклонение перед «прецедентом» были использованы в интересах наиболее суровой практики и против каких бы то ни было гуманистических реформ.

Бунт общественного мнения

Решительная борьба за упразднение этого бессмысленного и постыдного Кровавого кодекса развернулась в промежутке между 1808 годом — когда Ромилли предложил свой первый проект реформы — и 1837-м, временем восшествия на престол королевы Виктории. На заре этой Тридцатилетней войны на юридическом поприще число законодательных постановлений, предусматривающих применение смертной казни, достигало двухсот двадцати; в конце их осталось лишь пятнадцать.

На первом этапе движение разворачивалось под руководством Сэмюэля Ромилли и не достигло значимых успехов. Главными его противниками были Лорд Правосудия Элленборо и Лорд-канцлер лорд Элдон; они пользовались в Палате лордов поддержкой министров, епископов и нескольких ископаемых из представителей знати, выдвигавших против реформирования единственный аргумент: только смертная казнь является устрашающим примером, любое экспериментирование в духе отмены этого наказания приведет к росту преступности, а с другой стороны, будет раздражать публику.

Ромилли на самом деле не пришлось дожить даже и до отмены закона, предусматривавшего смертную казнь за кражу в магазине предмета, чья стоимость превышает двенадцать пенсов. Однако ему удалось добиться трех узаконений, предусматривавших смертную казнь для карманных воров, для солдат и матросов, перемещающихся без позволения начальства, и за «кражу тканей на месте их отбеливания». Ромилли был сломлен и покончил с собой через несколько дней после смерти своей жены в ноябре 1818 года. Ему шел шестьдесят второй год. Это был один из величайших англичан своего времени, и его имя забыто совершенно несправедливо. Его противник, лорд Элленборо, пережил его едва на один месяц. Обстоятельства его смерти были столь же символическими, что и смерти Ромилли. В 1817 году Уильям Хоун, товарищ Круикшенка и Чарльза Лэма, предстал перед судом за богохульство. «Элленборо вел дебаты в том духе, чтобы суд присяжных высказался за осуждение обвиняемых. Общее мнение таково, что именно их оправдание ускорило его смерть» (Британская энциклопедия).

Но ко времени смерти Ромилли будущий триумф реформаторского движения был уже обеспечен. Предложенный им закон об отмене смертной казни за «кражу тканей на месте их отбеливания» был принят