Одинокий конькобежец
На следующее утро все трое завтракали вместе. День выдался еще более пригожий, чем вчера. Ночью снег не шел. Воздух был ясный, морозный. Солнце рисовало на снегу темно-синие тени. Старший кельнер объявил, что, как сообщили минуту назад с Волькенштайна, там идеальная видимость. Туристы в столовой закопошились, как племя кочевников перед великим переселением народов.
— Какие планы на сегодня? — спросил Шульце.
С нарочитой обстоятельностью он извлек сигару, раскурил ее и зорко поглядел поверх горящей спички на благородного дарителя.
Иоганн покраснел. Он полез в карман и выложил на стол три билета.
— Если вы не возражаете, — сказал он, — поедем канатной дорогой на Волькенштайн. Я позволил себе купить билеты на сидячие места. Наплыв желающих очень большой. Через тридцать минут наша очередь. Один я бы не поехал. Вы хотите съездить? Но в полдень мне надо вернуться — второе занятие на лыжах.
Полчаса спустя они и еще двенадцать человек висели в ромбическом ящике над лесистыми холмами, расположенными перед Волькенштайном, и под весьма крутым углом поднимались к небу.
Как только они проезжали возле очередной гигантской опоры, вагончик раскачивался и у некоторых элегантных спортсменов загорелые лица бледнели. От взгляда вниз становилось жутко. Пропасти казались все глубже, а горизонт отодвигался все дальше. Уже пересекли границу лесов. Горные ручьи низвергались по отвесным скалам куда-то в неизвестность.
На снегу виднелись следы диких животных.
После седьмой опоры все пропасти были наконец преодолены. Земля опять приблизилась, и ландшафт на более высоком уровне снова обрел умеренные формы. А залитые солнцем сверкающие белые склоны кишели лыжниками.
— Похоже на белый муслин в черный горошек, — сказала какая-то женщина. Кругом засмеялись. Но подметила она верно.
Вскоре их основательно тряхнуло в последний раз, они достигли конечной станции — одна тысяча двести метров над Брукбойреном. Пассажиры, оглушенные поездкой и разреженным воздухом, вышли из вагончика, взвалили на плечи лыжи и полезли наверх, к горному отелю «Волькенштайн», чтобы оттуда приступить к спуску по одной из хваленых сорока пяти трасс.
Куда ни глянь, тянулись лыжные караваны. На самых дальних крутых склонах крохотные стайки лыжников мчались в долину. Перед верандами отеля толпились туристы и натирали мазью лыжи; ночью здесь выпал снег.
Только на больших открытых террасах царил покой. Здесь длинными рядами стояли шезлонги. И на этих шезлонгах жарились смазанные маслом лица и предплечья.
— Пятнадцать градусов ниже нуля, — сообщило какое-то лицо, — и несмотря на это, можно получить солнечный удар.
— Так делайте то, без чего не обойтись, — посоветовало другое лицо, красное как рак.
Шульце придержал своих спутников.
— Господа, — сказал он, — сейчас мы купим пузырек орехового масла, намажем все, что выглядывает из костюма, и завалимся на спину.
Хагедорн побежал в отель за маслом, а Кессельгут и Шульце захватили три шезлонга. Затем они промаслили все, что могло поджариться, и улеглись.
— Как в гриле, — заметил Шульце.
Если чуть приоткрыть глаза, видны необозримые горные цепи; их зубчатые гребни рядами наслаиваются друг на друга, а там, где они смыкаются с небосводом, сверкает сквозь опущенные ресницы ледовый фейерверк из глетчеров и солнца.
Вытерпев час зажаривания, они поднялись. Похвалили взаимно загар, выпили оранжаду и прогулялись.
Кессельгут попросил одного престарелого обладателя подзорной трубы показать ему самые известные вершины и не успокоился, пока не увидел горных коз. Впрочем, он мог и ошибиться.
Неутомимая канатная дорога выгружала все новые и новые партии лыжников. Узкие проходы с высокими снежными бортами по бокам были оживленнее, чем улицы больших городов. После того как одной шикарной молодой даме, несшей лыжи на плече, удалось неосторожным движением сорвать с головы Шульце вязаную шапку, троица отказалась от прогулки на лоне природы. Дорожное движение становилось опасным для жизни.
Подойдя к вагончику канатной дороги, они столкнулись с госпожой Каспариус. Она только что прибыла.
Толстяк Ленц, пыхтя, тащил две пары лыж — ее и свои.
Бременская блондинка шагнула к Хагедорну, чтобы он оценил ее эффектный свитер.
— Вы ведь придете сегодня вечером на бал? — сказала она и, махнув ему рукой, подчеркнуто молодцевато затопала в гору.
После обеда за Кессельгутом зашел Тони Гразвандер.
— Прошу вас, — торжественно обратился он. — Заниматься надо регулярно. Пошли!
Иоганн кивнул, выпил глоток кофе и затянулся сигарой.
— Днем не следует курить, — сказал Тони. — Это неспортивно, прошу вас.
Кессельгут, послушно отложив сигару, поднялся.
— Рlеаsе, Sir, — сказал Тони и быстро пошел к выходу. Кессельгут с грустью попрощался и рысцой двинулся за лыжным инструктором.
— Словно его повели на бойню, — заметил Хагедорн. — Но лыжный костюм чудесный!
— Еще бы, — гордо сказал Шульце, — пошил мой личный портной.
Хагедорн расхохотался, найдя реплику Шульце великолепной.
Тайный советник обрадовался, что его опрометчивое замечание было воспринято как шутка, и тоже засмеялся, хотя чуть скованно. Засиживаться он не стал.
— Всего хорошего! — пожелал Шульце. — Папа идет кататься на коньках.
— Можно я пойду с вами?
— Лучше не надо! — возразил Шульце. — Если вопреки ожиданию выяснится, что я вообще могу еще кататься, то завтра, перед званой публикой, исполню несколько танцев на льду. Вас это вполне утешит.
Молодой человек, пожелав ни пуха ни пера, удалился к себе в номер, чтобы написать матери
