— Послушать Аюба, так это не кто иной, как Казгирей.
— Не знаю, не знаю, — продолжал лукавить Эльдар. — Так ты считаешь, Думасара, что это удача? — обратился он к Думасаре.
— Видит аллах, что я хочу Иналу только добра. Вот и тут видно, что Инал — плоть народа. Не каждый остановит машину ради мальчика; он торопится, мало ли кто его ждет, но дамимо не проехал. Все это так, тут ничего не скажешь, это хорошо! Пусть у Инала будет столько радости, сколько кругов сделают колеса его машины, но прав и Доти, и все другие, кто осуждает Инала за бесчеловечные поступки... Трудные времена, непонятные люди! А тебе, Эльдар, спасибо.
— А мне за что?
— Как за что? Не будь твоих коней, Лю не поспел бы к машине.
— Ты, Думасара, так говоришь, как будто у них был назначен час встречи.
— Не час назначен, а судьба.
— Думасара уже видит тут судьбу, — усмехнулся Астемир и прищурился, как всегда, когда он над чем-нибудь задумывался, — она видит тут и судьбу и удачу, а я беспокоюсь, как бы Лю не наболтал там чего лишнего. — И, возвращаясь к прерванному разговору, он спросил: — Так ты говоришь, Эльдар, что Доти Шурдумов называет учеников советской школы беголи?
— Беголи, — осклабясь и качнув головой, подтвердил Эльдар.
— Беголи. А ведь беголи — это значит стремянный.
Все рассмеялись.
— Нет, нет, ехидный человек этот Доти, — смеясь, продолжал Астемир, — он все старается уколоть Инала, все ему нехорошо. Ну подумайте: ученики — стремянные, значит, учителя — князья, что ли, ученики держат княжеские стремена... А может, держат стремена самому Иналу.
— Да. Доти считает, что ученики держат стремена самого Инала, — сказал Эльдар, — да не одни только ученики... А за что Доти так не любит Инала?
Астемир промолчал, но Думасара не промолчала:
— Я только что благодарила Инала и не откажусь от этого, он вершит и хорошие дела, но, видит аллах, не один Доти ропщет против Инала, — значит, не все, что Инал делает, так уж хорошо...
— Да ты что, не знаешь Доти, что ли? — Астемир уже пожалел, что заговорил о Доти Шурдумове. Может быть, Эльдару неохота говорить о человеке, неугодном Иналу. Доти был одним из старых соратников Инала. Инал до поры до времени не мешал ему занимать видные посты, пока терпимость Инала не начали истолковывать как его слабость. О Доти говорили, что он хочет народу света. Но какого света хотел для народа Доти Шурдумов, отстаивавший безнадежное дело шариата? Не раз можно было услышать от Астемира: «Нам уже мало одного фонаря в руке, мы тянемся к большому свету, к электричеству, а Доти все еще хочет освещать жизнь народа старой лампой, которая больше коптит и отравляет воздух, чем освещает жизнь...»
Эти же мысли Астемир повторил сейчас.
Эльдар заметил:
— А между прочим, своих сыновей он давно приобщил к электрическому свету, послал в советскую школу.
— Да, хоть и беголи, а другой школы нет. Не кончишь этой школы, не перевалишь через перевал. И нужно помнить, что стадо идет правильной дорогой, идет без устали, если вожак хороший ходок...
— Правильные слова говоришь, — поддержал Астемира Эльдар. — Но в том-то и дело, что стадо у нас разношерстное, смотришь, затесались даже волки. Инал требует выловить волков, а заодно освободиться от паршивых овец, которые портят стадо. Я-то знаю, всякое бывает: иной раз метишь в хищника, а попадешь в овцу, да не в ту, в какую надо. Паршивая овца прыткая, то подползет к здоровой, то, смотришь, даже к волку лезет, знает, что волк на нее не позарится... И вот, суди сам, Астемир, такой матерый волк, как Жираслан, разве не соберет у своего логова целую стаю? Инал не спит ночи, сколачивает колхозы, а я-то знаю, и тут и там бегут из колхозов, по опустевшим аулам собаки воют. А разве мало дел в том же агрогороде у Каранашева? Где новое, там изо всех щелей прет старая нечисть.
Астемир сочувственно вздохнул: — Да, Эльдар, знаю, тебе приходится немало капканов ставить.
Думасара слушала мужчин с большим интересом и на это замечание мужа возразила:
— Настало время, когда и собаки и люди плачут не только от волков... Я не отказываюсь от того, чтобы похвалить Инала за хорошее, но, аллах свидетель, сколько людей плачет от Инала. Мне своим малым женским умом не пристало судить о больших делах, но люди всё знают. Ты, Эльдар, мне сын, ты ел хлеб из моих рук, пусть он станет материнским молоком для тебя, но я не постесняюсь сказать, что и ты не безупречен. Разве хорошо, что лесника Долова услали куда-то в Сибирь, в Соловки? Виноват не виноват — я ему не судья. Но зачем не только его, но и его десятилетнего сына выловили из реки, когда мальчик купался, и тоже услали куда-то в одних штанишках? Как тебе смотреть в глаза людям?
Астемир строго повернулся к жене.
— Ладно, — сказал Астемир, — лучше тащи сюда заквашенное молоко. — Он не любил судить людей за глаза, а тем более Инала, которого многие осуждали именно только за глаза.
Думасара умела особенно хорошо заквашивать и сгущать молоко: его можно было резать ломтиками, это была незаменимая закуска после гетлибже — курицы, приготовленной по-кабардински.
Новое блюдо Думасары имело успех. Его ели, не торопясь, самшитовыми ложками и хвалили. Но вот Думасара опять вернулась к прежнему:
— А знаете ли вы, что говорили люди, приезжавшие из Адыгеи?
— А что?
— А вот что. Слушайте. — И Думасара отодвинула тарелку в сторону, как будто тарелка мешала ей говорить. — Мои соплеменники сказали: у кабардинцев есть Инал. Если Инал велит им жевать сено, кабардинцы будут есть сено, потому что перечить воле Инала не смеют. Хорошо ли это?.. Одного мудреца спросили: кто умнее всех? Думали, что он назовет себя, а он ответил: умнее всех тот, кто учится у народа. Надо учиться у народа, а не отталкивать его от себя.
— Ты, Думасара, не суй руку в кипяток, если не знаешь, горяч он или остыл.
Но Эльдар не возражал Думасаре, хотя она задела самую больную, напряженно натянутую струну в его душе. Эльдару не хотелось лгать, но он не считал себя вправе признаться в том, что терзает его сердце. Не мог же он даже самым близким людям пересказать все горячие споры с Иналом, вспоминать его ярость, повторять, как, стуча кулаком по столу, кричал Инал.
— Заколотить наглухо двери дома Долова, сполоснуть водой его двор, — так кричал Инал, когда Эльдар посмел возразить против распоряжения схватить ребенка вместе с отцом.
Эльдар с горечью думал о том, что подобные несогласия за последнее время стали слишком часты. Вот почему он не осуждал Думасару, но и не смел выложить перед нею и Астемиром все эти служебные неприятности. Между тем его отмалчивание придало Думасаре бодрости, и она продолжала:
— Я бы не совала руку в кипяток, если бы им не ошпаривали людей. А разве Эльдар не сын своей матери и мне безразличный, чужой человек? Если яд разъедает его имя, то этот яд попадает и в мое сердце.
Эльдар тихо промолвил:
— Биба, в твоих словах есть правда.
— Я счастлива слышать это. Значит, в тебе не заглохло чувство справедливости. Если так, будь в чести у людей, иначе — ты погиб.
— Почему же я должен погибнуть? — И тут малоразговорчивый Эльдар разразился длинной речью: — Инал — скала, больше, чем скала! У него такая сила, что он сам может своротить скалу. И ты знаешь, Астемир, как он нетерпим и горяч. Сказал — и точка. Прав он или не прав — идет и сокрушает все на дороге, как зверь, полагаясь на свое чутье. Но ведь и у волка есть чутье. Ты, Астемир, ученый человек, скажи мне наконец, разве этого достаточно для первого человека, для головного журавля? Я думаю, что тут недостаточно одного чутья, я чувствую, что что-то не так, но мне трудно разобраться. Вот Инал часто говорит мне: «Цель оправдывает средства». А я думаю, так ли уж это верно? Для какой цели было нам губить всю семью лесника Долова?.. Нет, не нужно было это. А что я мог сделать? Теперь Инал бьет семью Казмая, опять же, какая цель? Разве Казмай — это Жираслан? Нет, Казмай — славный красный партизан,
