отказать старым своим соратникам, когда-то единомышленникам, уважаемым людям.
Так и на этот раз, прервав репетицию, он пошел навстречу почетному гостю. Видно было, Казмай приехал издалека и коня не щадил.
Казмай сошел с седла и расслабил подпругу, отодвинув седло на круп, чтобы конь остыл, обсохли его взмыленные бока.
— Какой дорогой гость! Салям алейкум, Казмай, — встречал старика Казгирей.
Казмай вытер ладони о штаны.
— Салям тебе, Казгирей! Алейкум салям! О-хо-хо... Валлаги, ты не будешь рад моему приезду, Казгирей, я — гость тревоги!
— Всегда рад тебе, дорогой Казмай!
— О-хо-хо! Да будут по-прежнему крепкими твои ноги, Казгирей, ноги, которые принесли тебя обратно на землю твоих отцов! Да будет светлым тот день, когда ты решил вернуться к родному очагу... Я очень рад видеть здоровым своего прежнего командира полка. — Старик вспомнил время, когда он дрался за Советскую власть под командованием Казгирея.
— Я не меньше рад, Казмай. Будь гостем. — И, взяв старика под руку, Казгирей повел его в помещение. Но старик упирался: нет, лучше не вносить в этот дом тревогу.
— Этот дом — общий дом. Это школа, в которой воспитывается твой младший сын. Это и твой дом, Казмай... Гляди, как забился в угол твой маленький Таша. В кого он? Почему он такой? То застенчивый, как девочка, то упрямый, как фанатик. Но ничего, он сейчас покажет всем нам, как нужно изображать девочку на сцене. Будет театр.
— Это интересно, Казгирей! Валлаги, очень интересно... Но я хотел говорить с тобой, Казгирей... Мне посоветовал поговорить с тобой Астемир из Шхальмивоко...
Казгирей догадывался, что привело сюда старика, и, чтобы как-то умерить его волнение, предложил:
— А сейчас, Казмай, садись и слушай, но может быть, ты устал? Предпочитаешь отдохнуть?
Но старик был верен себе:
— Аллай, Казгирей. Отдыха мне не надо, хотя дорога моя была длинна. Я был не только у Астемира, я был и у прокурора. Мое дело еще длиннее. Сначала я буду слушать тебя, потом ты будешь слушать меня, только слушай до конца: не услышишь начала, не поймешь конца. А с сыном я поговорить успею.
Таша тем временем сбежал и так удачно спрятался от глаз отца, что артиста нигде не могли найти. Время уходило, и Казгирей решил ограничиться сценой, в которой старый песнотворец, гекуако Мурза, взывает к народу о справедливости. Эта сцена плохо давалась Сосруко. Казгирей хотел заново пройти ее, еще раз прочитать монолог Мурзы перед Сосруко в надежде, что тот наконец усвоит свою роль.
Казгирей не сразу сумел освободиться от тревоги, навеянной гостем, и войти в образ народного правдолюбца. Но вот он успокоился, его голос зазвучал звонко и убедительно, и тут вдруг на глазах артистов и зрителей произошла не предусмотренная пьесой сцена. Старый Казмай вскочил, бросился к Казгирею со слезами на глазах и горячо заговорил:
— О Казгирей, правдивый человек! Я пришел к тебе, помня, что ты всегда защищал справедливость с оружием в руках, но я не знал, что ты стал гекуако. Вот я узнал это, и теперь я убежден, что не напрасно преодолел горный перевал и много рек и ручьев. Гекуако не может не стать на сторону обиженного, а ты знаешь, Казгирей, как обидел меня Инал. Ты знаешь, что я пришел к нему на свадьбу, хотя люди и могли осудить меня за это. И ты знаешь, что я ничего не достиг, обесчещенная Фаризат вернулась к своей старой матери, а ее брат Ахья, которого мы вместе с тобой, Казгирей, спасли от обезумевших шариатистов, — Ахья страдает в темнице. Так неужели же ты, гекуако, чье слово должно бичевать и разрываться, как бомба, не сумеешь сказать Иналу всю правду! Валлаги, Казгирей!
Я знаю, что ты не отпустишь старика, покуда не успокоишь его, покуда не пообещаешь говорить с Иналом тем же голосом и такими же словами, какими ты говорил только что.
Репетиция приостановилась.
— Успокойся, Казмай, успокойся, — говорил Казгирей, но старик не мог замолчать.
— Смеются надо мной, что ли? Говорят, Инал хочет чистить меня? Разве я такой грязный? Изгонять из партии большевиков, а потом на Соловки. За что? Я воевал против Урусбиева, против Деникина, против Шарданова и Залимхана. За что же теперь меня бьют? Почему меня отбрасывают, как старые ноговицы?
Наконец Казгирею удалось увести Казмая к себе в комнату.
Когда Казгирей сошел вниз в опустевшую столовую, где обычно происходили репетиции, там уже поужинали, убрали посуду. Совсем стемнело, но в углу Казгирей приметил чью-то фигуру.
— Это ты, Лю? — негромко спросил Казгирей.
— Это я. — В голосе мальчика послышалась радость.
Лю прятался от Сосруко, который сейчас же после репетиции отвел Лю в сторону и сообщил: «Сегодня будем взрывать бомбу, ты будешь мне помогать». А Лю меньше всего хотелось именно сегодня взрывать бомбу. Вот почему он прятался от Сосруко.
— Это твоя тетрадь? — спросил Казгирей.
— Моя, — шепотом отвечал Лю.
— Да, это твоя тетрадь, она не могла бы принадлежать другому. Я уже говорил тебе, Лю, что я почувствовал в твоем отце поэта. И вот я вижу, что яблоко не далеко упало от дерева.
Это налитое соком яблоко от плодоносной яблони. Я рад, что у Астемира такой сын. Я верю, Лю, что ты примешь в свое сердце тревоги гостя, каким сегодня явился к нам старый Казмай... Но что же мы будем делать с ним, с добрым стариком? Он, по своей простоте душевной, не понимает, что еще крепче затягивает узел... Казгирей сел рядом. Все располагало к откровенности — таинственность поздних сумерек, тишина, и Лю решился заговорить о том, что его мучило последнее время.
— А думал я, Казгирей, что Инал нехорошо делает. Почему он так делает? Казмай — хороший, Ахья тоже хороший. Ахья первый организовал комсомол в Верхнем Батога, и бандиты хотели его зарезать. Другое дело, что Инал не хочет оставить Фаризат своей женой. Ты сам, Казгирей, сказал, что есть для этого причины. Но зачем Инал держит в тюрьме Ахья?
Лю ожидал разъяснения, но его наставник молчал. Тогда Лю продолжил:
— А другие говорят, что Инал добрый. И, смотри, в самом деле: Инал построил мосты, провел дороги, посылает комсомольцев учиться в Москву и в Ростов. Он хотел и Тину послать учиться, но княгиня не пустила ее. А Рум — наша соседка, сестренка Сарымы — и сейчас учится там на артистку. Мой брат Тембот тоже в Москве. И другие мальчики и девочки учатся. Их всех Инал послал в Москву... Вот как!
— Да, все это делает ему честь, — согласился Казгирей, — мы еще не раз поговорим об этом, Лю. Не за горами то время, когда ты и сам станешь многое понимать. А сейчас нам с тобой нужно делать свое дело — учиться! — И вдруг Казгирей заговорил с деланной строгостью: — Да что же ты здесь сидишь? Давно поужинали, пора готовить уроки, ложиться спать. Почему ты здесь?
И в тот самый момент, когда Лю раскрыл рот для того, чтобы наконец во всем признаться Казгирею, на дворе раздался грохот взрыва, задребезжали в окнах стекла.
— Что это? — вскочил Казгирей.
Повсюду забегали люди, на кухне у Матрены загремела посуда. Озадаченный Казмай сходил по лестнице, положив руки на кинжал.
Казгирей и Лю выглянули в окно.
— Да это же Дорофеич! — изумленно воскликнул Казгирей.
И было чему изумляться: Дорофеич, испуганный насмерть, пробежал мимо окна, придерживая расстегнутые штаны.
А случилось вот что.
В Нальчике на базаре, после того как все было успешно куплено, Дорофеич решил вознаградить себя. Он уговорил Сосруко отдать ему новую гимнастерку (а Сосруко ею так гордился), обещая взамен другую, лучшую, командирскую. Гимнастерку Дорофеич продал, на вырученные деньги крепко выпил, а вернувшись в Буруны, забыл о своем обещании и вместо новой командирской гимнастерки выдал Сосруко
