завтра будет представление. Если все поймут, что хочет сказать Казгирей, будет очень хорошо... Да боюсь я, Астемир, что не все поймут это...
Возможно, их разговор и продолжался бы, но тут Думасара и Астемир услыхали голоса Лю и его товарищей: артисты шли по улице вслед за лошадкой Исхака, закончившего объезд, несли на палке новую стенгазету с портретом артистки Тины. Артистка шла вместе с мальчиками, и все они выкрикивали хором:
— Слушайте! Слушайте! После схода будет представление пьесы «Калым»! История о том, как справедливость побеждает несправедливость... Представление о том, как юный комсомолец победил старого муллу...
За комсомольцами уже бежала орава голоштанников-мальчуганов. Застенчивые девочки с завистью провожали глазами шествие. Собаки ожесточенным лаем отзывались на детские голоса, из-за плетней и тут и там показывались то головы старух в платках, то лохматая папаха старика. Наиболее смелые выходили навстречу, останавливались перед стенгазетой и начинали соревноваться в степени своей грамотности и просвещенности. Каждый старался прочитать то, что написано крупными буквами.
Прочитав слово «Калым», Давлет тут же заметил:
— Калым! Разный бывает калым.
— А ты, может быть, и слово неправильно прочитал, — усомнился Масхуд. — Скажи, Лю, правильно ли прочитал написанное слово Давлет?
Лю подтвердил, что слово прочитано правильно.
Но Давлет все-таки обиделся. Он не преминул напомнить, что обучился грамоте еще до ликбеза, в тюрьме.
— Давлет не может забыть, сколько счастья принесла ему тюрьма, — не без ехидства заметил Муса.
Не остался в долгу и Давлет.
— В тюрьму попадают только мужчины высокой цены, — заявил он. — Так я слышал от Жираслана. Тюрьма — это дом для настоящих джигитов, трусливый и хилый человек в тюрьму не попадет. Так что, Муса, не хлопочи, тюрьма не для тебя.
— Не знаю, насколько ты прав в этом утверждении, — отвечал Муса, солидно поглаживая бороду, — но ты напрасно заговорил о цене. Если речь идет о цене на твою голову, то такой голове цена — пятак.
И лошадка Исхака, и комсомольцы со своим плакатом-газетой уже скрылись за поворотом улицы, за могучей яблоней, прозванной Деревом-нартом, а спорщики все еще продолжали перепалку.
Уже давно светила ущербная луна, а по дворам старого аула, когда-то известного по всей Кабарде выделкой жерновов, все еще слышались возбужденные голоса.
НА ГРОЗНОМ СХОДЕ
С чем шхальмивоковцы в конце концов все-таки заснули, с тем и проснулись.
Люди говорили, что волнения, вызванные предстоящим сходом, можно сравнить только с такими достопамятными событиями, как, например, тот сход, когда лукавый Аральпов пытался разоблачить князя- конокрада Жираслана. Или с тем сходом, когда ликующие большевики во главе с Астемиром и Степаном Ильичом прискакали в Шхальмивоко для провозглашения Советской власти. Или с тем сходом — уже во времена гражданской войны, — который был созван князем Шардановым, прислужником белогвардейцев, для того чтобы на глазах всего аула расстрелять уличенных в сочувствии большевикам. Словом, в летописях Шхальмивоко было не очень много событий, достойных сравнения с тем, что ожидалось.
Обычно сход собирался на лужайке перед домом аулсовета, стоящим невдалеке от дома Жираслана. На этот раз решили собраться на дворе перед старой конюшней. Сам Нахо предупредил старую княгиню о том, что люди соберутся во дворе ее дома для того, чтобы взять на поруки князя Жираслана: так беглец сразу узнает благосклонное решение схода. Осталось неизвестным, как отнеслась к этому княгиня, но огнедышащего Нахо мало занимало настроение княгини. Его больше занимало настроение людей, которые должны голосовать. Конечно, беспокойней всех было муллам.
Они и появились раньше других, когда солнце стояло еще высоко. Люди только собирались, а муллы уже давно сидели в тени на бревне. Был тут и самый старый мулла Саид, вместе с которым росла и старилась летопись аула. Сейчас эти старики угрюмо отвечали на мусульманское приветствие своих прихожан:
— Салям алейкум...
— Алейкум салям...
Между тем Нахо Воронов, взгромоздившись на сколоченные в виде трибуны ящики, уже произносил речь. Он начал с самого простого, он заговорил о Жираслане.
Жираслан изменил своей клятве не уводить коней и недавно с одной богатой свадьбы, говорил Нахо, увел коня. Нахо об этом говорил так, как будто бы не знали люди, чья это была свадьба и чьего коня увел Жираслан.
— Мы не уверены, — продолжал председатель, — что Жираслан в последний раз увел коня. Но пусть знает князь-конокрад: если орел нападает на птиц без разбора, то даже орлу обламывают крылья. И пусть никому не будет повадно засматриваться в сторону Жираслана. Еще есть такие люди, которые воротят голову от колхоза, а смотрят в сторону гор, где прячется Жираслан. А не лучше ли именно этим людям взять Жираслана на поруки? Не пора ли Жираслану вспомнить, что его больная супруга — я был у старой княгини только сегодня — уже пядями меряет расстояние от своей постели до могилы? — Дальше Нахо повел речь довольно хитроумно: — Валлаги, не пора ли, — воскликнул он, — не пора ли Жираслану вспомнить, что княгине уже не по годам одной оставаться в большом пустом доме? Даже девочка Тина перестает служить ей — стала артисткой. Но Жираслан этого не помнит, и нам приходится думать за него, и вот мы решили, по совету Инала, взять княгиню на иждивение. Не всегда ее добрые родственники будут посылать ей фасоль и баранину. Мы поселим в ее большом пустующем доме несколько девочек, это будут ученицы Казгирея, это будет интернат для девочек, вроде того, какой мы знаем в Бурунах для мальчиков. Вот как решила поступить великодушная Советская власть, она не только готова взять на поруки самого Жираслана, но берет на иждивение его супругу. Мы думаем, что княгиня оценит такое решение, что бы ни говорила по этому поводу Чача...
Вот как Нахо повернул дело, которое было уже решено в Нальчике: Астемир и Казгирей говорили об этом и получили поддержку от Инала и в наробразе.
Конечно, не только Чача усматривала в проекте интерната для девочек новые козни Советской власти. И опять раздались голоса:
— Совсем забыли закон пророка! Совсем забыли аллаха! Уже хотят и старух и девочек одевать по- русски, кормить свининой и вывозить в Москву. Было время, татары увозили в Крым, а теперь большевики в Москву, да не потерпит аллах такого позора!
По первому сообщению Нахо пожелали высказаться Муса и Давлет. Муса не соглашался с тем, чтобы колхоз взял Жираслана на поруки, лучше, чтобы за него поручились муллы.
— Пусть лучше колхоз берет Жираслана, — возражали другие, — и вот почему: Советская власть уважает колхозы.
Попросил слова Астемир. Как всегда, при виде Астемира внимание людей удвоилось. Широкоплечий Астемир спокойно прошел вперед, заговорил неторопливо, обдумывая каждое слово. Астемир замыслил тонкий ход, действовал не так прямолинейно, как Нахо, и замысел его был важный и серьезный.
— Не колхозное это дело — брать Жираслана на поруки, — начал Астемир. — Такую обязанность может взять на себя только весь аул. А колхоз еще не аул. В нашем колхозе пока что хозяйств немного, едва ли наберется больше полсотни. Так я говорю, Нахо?
— Сорок семь, — отвечал Нахо.
