разные голоса вторили друг другу:
— Ля-илях, аль-аллах...
Астемир посмотрел в сторону конюшни — Казгирея не было. Ушел! Нахо начал толкать Астемира локтем в бок, Астемир понимал значение этих подталкиваний, но все еще надеялся, что кто-нибудь другой начнет нелегкий разговор. Однако охотников не находилось. Астемир с досадой думал о том, как нужен был бы в эту минуту Инал. Так нет же! Когда нужно, его нет, а ведь обещал приехать. «И это, — заметил про себя Астемир, — уже не первый случай: поднимет вопрос, подтолкнет людей, а то еще и пригрозит, а сам ждет, чтобы главный удар приняли на себя другие... Ну, — решительно вздохнул Астемир,— так или иначе, а нужно выступать».
Теперь все было гораздо скромнее, чем в те времена, когда — до ареста и тюрьмы — председателем аулсовета был Давлет; теперь не осталось и следов знаменитой башни Давлета. Шаткие ящики едва не подломились под Астемиром, когда он энергично полез на них, еще не зная, с чего начать речь.
Оглядывая односельчан, он для начала заговорил на свою любимую тему:
— Вся страна сейчас находится в разгаре культурной революции. Если иногда и бьет едким дымом, то происходит это потому, что подожгли хворост вековой невежественности. Грамотными стали даже Чача и Давлет...
Давлет не мог снести такого сопоставления и поднял голос:
— Я еще в тюрьме буквы знал. Зачем ставишь меня рядом?
— Тюрьма тюрьмой, а доучивать тебя пришлось на воле, — усмехнулся Астемир. — Учению нет предела. Грамота — это все равно, что хорошая махсыма: чем больше пьешь, тем больше хочется. Мы сделаем грамотными всех. Некоторые старики отнекиваются, говорят: «Грамота нам уже не по глазам» Мы купим очки всем старикам. Вот какой размах принимает народное просвещение! Старухи так научатся читать буквы, что им позавидует курица, подбирающая зернышки...
В толпе повеселели. Теперь Астемиру было легче взяться за главное:
— Кому же непонятно, что для этого дела нужны школы! Много школ. А возьмем наш аул. На восемьсот дворов у нас две школы. В одной четыре класса, в другой — один. Это на восемьсот дворов-то! А кому не хочется, чтобы из его дома ребенок ходил в школу? Не стыдно ли нам, шхальмивоковцам? А сколько мечетей? Пять. Сколько у нас учителей, а сколько мулл? Вот вам соотношение сил на фронте культурной революции. Все ли знают, что есть такой фронт?
Оказалось, не всем понятно, что такое «фронт культурной революции». Кое-кто еще помнил германский фронт, австрийский фронт, знали и хорошо помнили деникинский фронт, а что такое фронт культурной революции, догадывались не все.
— Цель культурной революции — научить всех людей писать, читать, зажечь свет в домах и в сердцах, — пояснил Астемир.
Эти слова понравились даже старикам. Во всех концах послышалось народное присловье: «Да утвердятся слова аллаха».
Астемир шел дальше.
— Мечеть — это кость, которая стала поперек горла, а мы, большевики, хотим, чтобы народ дышал легко, хотим вытащить эту кость. —
Сказавши эту фразу, Астемир понял, что тут он допустил ошибку. И действительно, из толпы кто-то выкрикнул:
— Возьмешься вытаскивать, можешь и горло перервать!
Нахо немедленно передвинул маузер с боку на живот и вступил в дискуссию:
— А что же? Может случиться и так, что кое-кого придется чикнуть по горлышку. Чикнем и забудем зашить. По всем аулам Кабарды и Балкарии начали прочищать горлышки. А заодно и головы. Мы, жерновщики, привыкли тесать твердый камень. Что много говорить, мечеть школе не соседка, ночь и день рядом на крыше не сидят...
На этом запас красноречия у Нахо иссяк. Астемир попробовал подойти к вопросу с другой стороны.
— Мечеть, — заговорил Астемир, — отделена от государства. Что это значит? А вот что: государственная жизнь — больницы, школы, аулсовет — сама по себе, а мечеть — сама по себе. Никто не охраняет ни мечеть, ни тех, кто в мечети. Над мечетью нет крыши. И дождь, и град, и снег — все на головы тех, кто в мечети. Вот это и значит «вне закона».
И опять послышались возражения:
— Нет, не надо нам такого счастья, когда в доме нет места для аллаха.
Астемир угадывал по глазам, что многие, особенно молодежь, были на его стороне. Привычка не прекословить старшим останавливала молодых людей от выражения согласия с красивыми и разумными словами Астемира, заставляла прикусить языки, опускать глаза.
Нахо передвинул маузер и шагнул вперед, сказав решительно: ,
— Предложение: кто за то, чтобы закрыть мечети, поднимайте руку! — и сам высоко вскинул кулак и снова оглядел толпу.
Никто не только не поднимал руку, все будто окаменели. Опять Нахо видел перед собой упрямых, неподатливых и суровых жерновщиков.
— Почему не поднимаете руки? Разве непонятно? Разве Астемир не ясно говорил? Или вы ждете к себе всадников Шкуро?
Нахо понял: жерновщики опять вступили в молчаливую борьбу. Жерновщики знали своего председателя не хуже, чем он своих односельчан. Не одна только Чача просиживала ночи лицом к лицу с Нахо. Следовательно, и Нахо не привыкать к молчаливому спору. Он повторил:
— Ставлю на голосование!
Старики по-прежнему безмолвно опирались на палки. Молодежь за спинами стариков тихо перешептывалась. Все ниже и ниже повисала борода Саида.
Солнце уже ушло за скалы дальних гор. Снежные вершины розовели под последними лучами. Хозяйки давно подоили коров, ожидая мужей со схода. В тишине вновь зазвучал голос Нахо:
— Эй, ты, Исхак, песнопевец, народная душа, почему не поднимаешь руку?
— Коль я народная душа, — с неожиданной суровостью отвечал старик, — я подниму руку, когда народ поднимет. Я не хочу забегать вперед арбы. Я не против того, чтобы закрыли мечети. Но как быть со стариками муллами? Пошлешь их на съезд лодырей, как посылал туда Масхуда?
— А ты думаешь, легко на съезды ездить! — закричал Масхуд. — Вот если бы Муса...
— Да подожди ты, — осадил его Исхак. — Я спрашиваю Нахо: если будем без мулл, то где медные трубы? Тут одними моими бжами не обойдешься.
— О каких медных трубах ты говоришь? — спросил Нахо.
— О тех трубах, на каких играли музыканты, когда хоронили Баляцо по большевистскому обряду. Если муллы не будут нас хоронить, по какому обряду будешь хоронить ты? На моем бжами не сыграешь «охоронной музыки. Вот почему я руку не поднимаю.
Молчаливая борьба продолжалась. Тишину нарушали только стуки, доносящиеся от конюшни-клуба. По-видимому, артисты там заколачивали последние гвозди.
Астемир опять с досадой подумал о том, как подвел Инал. Что же, прекращать спор и начинать представление? Люди не расходились, ждали обещанного.
И неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не послышался далекий автомобильный гудок.
— Инал! Едет Инал! — оживились в толпе. Головы обернулись к дороге. В светлых сумерках приближался столб пыли. Большой блестящий «линкольн», который еще снился иногда Лю, подкатил ко двору. Астемир, Нахо, раздвигая толпу, пошли навстречу. Тревожил ответ перед Иналом за новую неудачу, но что поделаешь. Все-таки Инал свое слово сдержал, приехал, и, может быть, еще удастся поправить дело. Услышав гудки знакомого автомобиля, толпа повалила ему навстречу.
Но, увы, Инала в машине не было. Из машины вышла красивая светловолосая дама, новая жена Инала, а с нею хорошо знакомая всем шхальмивоковцам Сарыма, жена Эльдара. Приехал и сам Эльдар, приехали и двое его сынишек, носящие имена людей, наиболее дорогих сердцу отца: Астемир, маленький, и Инал, еще меньший. Хорошенькая девушка в нарядном русском платье, лицом похожая на Сарыму, выпрыгнула последней. Не сразу можно было узнать в этой девушке прежнюю замухрышку Рум, сестренку
