нужно тебе кое-что сказать.
— Ты разве не с нами? — удивилась Саломе, увидев, что Гоча остановился поодаль. — Живее, голубчик…
Она подождала брата.
— Вы тут и без меня обойдетесь, сестрица. Я вот что хотел сказать… Ты уж, пожалуйста, объясни ей по-своему… ты умеешь. Наставь ее, образумь, она тебя послушается. Скажи: зачем тебе у чужих быть, иди, мол, домой. А о том, что я тут с вами, не поминай…
Тасия точно снова на свет родилась, до того ее обрадовали слова Гочи. Он явно шел на мировую. И голос-то у него какой сладкий стал, словно мед источает…
Тасия решилась высказать свое мнение:
— А я скажу: «Отец не знает, где ты, думает, дома сидишь…» Так оно лучше будет, клянусь тобою! — Она похлопала мужа по рукаву, как бы говоря: «Нашли дочку — и, слава богу, можешь успокоиться».
Гоча отошел в сторону и прислонился к дереву.
Саломе и Тасия поднялись на террасу. Шли они почему-то на цыпочках. Вот и дверь Элико.
Элико до того растерялась, что забыла даже позвать гостей в комнату. Саломе и Тасия вошли без приглашения. Они проскользнули мимо безмолвно стоявшей у порога хозяйки. Нетерпеливо оглядели комнату. Найи нет! Уж не скрывается ли она от них?
— Где же она, Элико? Где Найя, почему ее не видать? — спросила Саломе, чуя что-то недоброе.
Элико успела сообразить, что привело к ней поздних гостей. Она медлила с ответом: что придумать, как бы не подвести подругу!
— Найя? — начала она запинаясь. — Ах, как вы меня испугали! Боже ты мой… Да, она была у меня. Недавно. Должна была пойти на собрание, но раздумала. Это я наверное знаю. Не захотелось почему-то. Устала, говорит, голова разболелась… — Но вдруг запас отговорок иссяк, и девушка выпалила: — А после собрания она хотела поговорить с Герой…
— Тсс… молчи! — неистово зашептала Саломе, прикрывая рот Элико ладонью. Она подбежала к двери и тщательно притворила ее, чтобы голос Элико не донесся до Гочи. Слегка успокоившись, возвратилась к девушке и стала ее тормошить:
— А потом, потом, милая? Ты сказала: поговорить с Герой?
— Да. Помолчали.
— Куда же они оба пошли? Не знаешь?
Элико не знала.
— Если Найя не возвратится ко мне, тетка Саломе, она обязательно к тебе зайдет. Так и сказала, — вспомнила Элико.
Саломе подняла палец и категорически заявила:
— Ни слова Гоче. Не дай бог! Слышишь, Тасия?
— Слышу, слышу, горе мое… Что же мы скажем, родная? Ведь проклятой девчонки тут все-таки не оказалось? — спросила Тасия, в отчаянии опускаясь на пол.
— Встань! Сейчас же встань! — прикрикнула на нее Саломе. — Нашла время отчаиваться. Мы — да не придумаем, что ему сказать? Нет, милая, до этого дело еще не дошло… А голова на плечах на что? Скажем: Найя здесь, у Элико… И делу конец. Была на собрании, засиделась, лень стало в темень домой тащиться. Вот. Мы пришли, а она уже в постели… Сладко так спит, пожалели будить: пускай, думаем, выспится. Утром, как встанет, придет домой, нечего о ней беспокоиться. Так и скажем. Тасия, милая моя, лучше ничего не придумаешь. Врать грешно, только если кому во вред… Ты повеселее гляди, и я тоже, будто бы мы с тобой радуемся, что все так хорошо обошлось. Смотри, чтобы Гоча не догадался! Не бойся… Не пропадет же в конце концов Найя. Если она к тебе придет, дочка, ты ее не отпускай: пусть у тебя и заночует. Если ко мне забежит — ведь пообещала, проклятая девчонка! — я знаю, как с ней разговаривать. Идем, Тасия. Говорю, подтянись, утри слезы. В беде бодрость нужна! Крепись, ни за что тебе не прощу, если Гоча заметит и догадается…
Саломе рассчитала правильно. Гоча с первого же слова поверил, что дочь заночевала у подруги, успокоился и повеселел. Особенно повлияло на него повествование Саломе о том, как сладко спит его дочка. Саломе так расписала эту картину, что Гоча совсем размяк.
— Дай бог тебе столько радости, сестра, сколько ты мне сегодня подарила! — торжественно вымолвил Гоча. Тихо беседуя, отправились они по домам. Гоча и Тасия проводили Саломе. Когда супруги остались одни, Тасию опять охватило волнение: вдруг Гоча примется заново расспрашивать о дочери? Куда деваться! Ей ни за что не соврать как следует. Тасия на всякий случай обогнала мужа, из последних сил торопясь домой.
Гоча хотел догнать жену и поговорить с нею. Однако нежность, разбуженная в его душе болтовней Саломе, понемногу остыла, в голове снова зароились подозрения. Нашел чему радоваться! Как-никак, возвращается домой несолоно хлебавши… Гоча стал взвешивать, правильно ли он поступил, оставив Найю у Элико. Перебрал в памяти все обстоятельства и пришел к убеждению, что в них нет ничего утешительного, так же как в рассказе сестры, а сомнительного — немало. И наиболее сомнительной, как это ни странно, была столь ярко нарисованная Саломе картина спящей Найи, та самая картина, которая так его растрогала!
Да, если вдуматься как следует, непонятная получается история! Две подруги в комнате — одна спит, другая не спит. Если Найя спит, почему не спит Элико, что она делает? Вот какая странность… А вернее, что все это вранье. Вернее всего, и Найя не спала, а только притворялась спящей, чтобы мать не позвала ее домой. Это больше похоже на правду.
Если дочери так уж хотелось спать, зачем ей было идти к чужим людям? Лень возвращаться домой? Зайти к тетке, до ее дома рукой подать. Почему же Найе вздумалось заночевать в правлении, можно сказать — в общественном месте, куда десятки и сотни людей входят и выходят, никому не сказавшись? На языке у всех «товарищ» да «товарищ», а что на уме? Хотя бы в семье по крайней мере жила проклятая эта подружка! Нет никого у нее, ни одного близкого человека, кто бы за ней присмотрел и на правильный путь наставил. Нет, вы поглядите-ка: ни одной собаки поблизости не слышно, а окно светится, отовсюду с дороги видно… К чему это? Вдруг кому-нибудь захочется спросить, в чем тут дело, поинтересуется, забредет на огонек — что тогда? Бигва, например, тот ни одной ночи не пропустит, чтобы не прогуляться по своим владениям да не окинуть их хозяйским глазом!
Мысли Гочи приняли опасное направление. Он остановился как вкопанный.
Вдали заскрипели ворота. Это Тасия вошла во двор. Гоча сделал шаг вперед.
«Постой!» — хотел он крикнуть жене. Догнать бы ее и с нею хоть поделиться тревожными мыслями. Но в эту самую минуту зыбкие подозрения превратились в полную уверенность и слова застряли в горле.
«Свет в окне — для Геры. Условный знак: жду, приходи. А сон — лукавая выдумка…»
Гоча мгновенно забыл о том, что он хотел догнать жену. Круто повернул и зашагал в ту сторону, откуда они только что пришли.
Гоча отлично знал, что Тасию легко провести. Это лишь усилило его подозрения. Но Саломе не проведешь! Она слишком умна. Почему же она не догадалась? — удивился Гоча. Впрочем, в глубине души он склонен был обвинить Саломе в том, что и она приняла участие в хитрой проделке дочери, однако в этом подозрении он еще не решился признаться даже самому себе.
«Саломе притворилась, будто верит, чтобы окончательно убедить Тасию», — подумал Гоча.
Вскоре он снова очутился перед правлением. Еще издали было видно, что окно в комнате Элико освещено по-прежнему. Значит, Гоча прав. Сердце злорадно екнуло. Он вошел в темноту двора. Постоял под окном. Внимательно огляделся по сторонам и укрылся среди тесно растущих деревьев, где было так темно, хоть глаз выколи. Он напряженно вглядывался в ночной мрак, точно часовой в ожидании неприятеля. Гоча уже не сомневался в том, что ему удалось распутать клубок и что Гера Бигва рано или поздно попадется в западню.
Ждать пришлось недолго. Чьи-то крадущиеся шаги раздались у ограды. Что-то тяжелое упало во двор, — враг перепрыгнул через ограду.
Снова воцарилась тишина. Гоча вглядывался в темноту, но ничего не видел. Немного погодя раздался короткий свист, свист повторился, чья-то тень проскользнула совсем близко от Гочи и устремилась к
