— Я не узнал тебя, Гвади. Думал, санариец какой-то. Я был уверен, что ты дома. Ты один? — спросил Арчил Пория.
Гвади не успел даже выразить вслух свое изумление. Арчил поспешно подошел к насмерть перепуганному Гвади и, взяв за руку, отвел к хурме, подальше от Джаргвали.
Вздохнул глубоко, оглянулся, окинул Гвади с ног до головы и спросил:
— Ты чего вырядился, а? Откуда это все? Тебя, может, и чохой наградили?
Он отступил, продолжая внимательно разглядывать Гвади. Скривился, под усами мелькнула улыбка.
— Даже рука на рукоятке кинжала… Все как надо. Удивительно, когда успел выучиться? — сказал Арчил и фыркнул. Затем с притворной грустью продолжал: — Тебе не стыдно? Подкупили? Да?
Гвади глядел на Арчила не отрываясь — казалось, не узнает его в темноте. Он тщетно ломал голову, пытаясь угадать, что привело к нему окаянного так поздно ночью. Хотел найти разгадку, прежде чем Арчил заговорит, но разгадки не было.
Особенно подозрительным показался ему наряд Арчила. Зачем он надел вместо обычной своей высокой папахи фуражку с большой пятиконечной звездой над козырьком? Фуражка придавала ему вид ответственного работника. Гвади, прищурившись, нацелился взглядом на звезду.
— Ты моей фуражкой занимаешься гораздо больше, чем я твоей чохой и архалуком, милый Гвади, — сказал Арчил, подметив его взгляд. — Меня никуда не выбирали, но, как видишь, я и без посторонней помощи стал большим человеком. Может, полагаешь, что ты один перекрасился? Извини, пожалуйста! Ну- ка, взгляни на меня хорошенько…
Пория разом преобразился, напыжился, подобрался, выкатил глаза, — он, видимо, хотел изобразить какую-то важную особу, перед которой окружающим полагается испытывать страх и трепет. Указывая пальцем на звезду, он внушительно произнес:
— Видишь? Берегись… а не то…
Гвади молчал. Недоумение его возрастало с каждой минутой.
— Что же ты молчишь? Не стесняйся! Скажи мне правду: откуда пришел так поздно?
Пория наклонился к Гвади.
— Ясно. Был у вдовы. Ага, я же говорил, что от меня ничего не укроется. Так и видно по роже — нализались до изнеможения. Едва дышишь! Тебе повезло. Ты сейчас в такой чести, что скоро не только к вдовушкам — к замужним полезешь. Знаю я вас! Видно, все, что построили Пория, пожрут и потопчут Бигвы. Нате, жрите, топчите!..
Имя Бигвы привело Арчила в остервенение. Он бранился громко и злобно и под конец стал угрожать:
— Но вы у меня поплачете! Узнаете еще, каков Арчил Пория! Как сказал, так и сделаю. Теперь у меня развязаны руки, — он заскрипел зубами.
Гвади не выдержал.
— Все это так, чириме, но почему ты соизволил побеспокоить себя так поздно? Что-нибудь случилось? Или по делу пришел? — грубовато спросил он незваного гостя, не проявляя ни малейшего интереса к его угрозам.
Арчил обиделся:
— Не стыдно тебе так разговаривать! Меня уволили, вот и дерзишь, потому что нечем уже от меня попользоваться. Так, что ли? — сказал он укоризненно.
— Быть этого не может! В самом деле уволили? Ничего не слыхал, чириме! — искренне удивился Гвади.
Пория не поверил.
— Поразительно! Ты один во всем Оркети не слыхал, что на мое место назначен Бесо…
— Хм! — неопределенно хмыкнул Гвади.
— И о том не слыхал, что меня разыскивают, чтобы арестовать? — закончил Арчил перечень своих несчастий.
Гвади подскочил.
— Нет, нет, не говори! — закричал он и замахал на Арчила руками. — Не знаю! Не слышал! С нами крестная сила!
Он заткнул уши пальцами.
Гвади не помнил себя от ужаса. Да что же это такое? Он, человек, облеченный общественным доверием, разговаривает с преступником, которому грозит арест! Пория по-своему истолковал волнение Гвади: испуг он принял за сочувствие.
— Слава богу, я вовремя узнал и успел скрыться. Не то дела мои были бы совсем плохи, — добавил Арчил, видимо желая успокоить Гвади.
Но Гвади стоял, заткнув уши.
— Ничего не поделаешь, милый мой… — продолжал Пория. — Вздохнуть не дают, наседают со всех сторон… Только и остается что бежать. Все бросаю. — Он вздохнул и умолк. Но охватившая его затем злоба прорвалась наружу, и он снова угрожающе крикнул: — Они меня попомнят! Ох, как вспомнят! Расплачусь я с ними! И скоро…
Гвади оставался глух и нем. Однако Пория все еще не сомневался в том, что Гвади исходит сочувствием к нему. Арчил продолжал:
— Если бы ты знал, Гвади, в чем только эти собачьи дети меня обвиняют! Роются, ищут. Чего им нужно? Ведь они меня обобрали, а не я их!
Он глубоко всей грудью вздохнул и застыл на мгновение. Затем злые глаза его точно молнией обожгли Гвади.
— Когда ты в последний раз видел Гочу Саландия? — спросил он внезапно.
Гвади не отзывался.
— Я ему покажу! — заревел Пория. — Я выстроил ему дом, я — и никто больше! Ну и поплатится же он!
Лицо его исказилось, он добавил приглушенным, полным презрения голосом:
— За двадцать досок продался! За двадцать досок, которые швырнули ему, как подачку, новые приятели!
Арчил отвернул полы пальто, засунул руки в карманы брюк и короткими шажками забегал под хурмой. Но вскоре, поравнявшись с Гвади, снова наклонился к нему — его наконец обеспокоило, что Гвади не отзывается ни единым словом.
Лицо Гвади было неподвижно и замкнуто. Словно две льдинки, поблескивали его узенькие, прищуренные глаза. Неприятный холодок пробежал по спине Арчила. Он отошел в сторону.
— Что молчишь? — упавшим голосом спросил он, выждав немного.
Арчил еще не вполне уяснил себе, что сулит ему настороженный и угрюмый взгляд Гвади.
— Онемел ты, что ли? Почему не говоришь? Никора-то навсегда уплыла из твоих рук… Или забыл, как мечтал о ней, как за душу тянул, пока я не пообещал ее? Что же ты теперь будешь делать?
Гвади встрепенулся.
— Избави меня боже! Я давеча пошутил, чириме, когда мы с тобою в доски на пальцах играли. Не стоит об этом и вспоминать, — заявил вдруг Гвади с несвойственной ему твердостью. При этом он покачал головою и поджал губы, точно Арчил позволил себе по его адресу какую-то неприличную выходку.
Пория ушам своим не верил. Гвади ли перед ним? Долго стоял он, застыв в недоумении. Потом послышались какие-то звуки, напоминавшие смех. Да, это было поражение. И поражение окончательное.
— Хорошо! Пусть будет так, — мягко сказал Пория. — Я не разговаривать пришел к тебе среди ночи, Гвади. К черту Никору и доски! К слову пришлось, потому и помянул. Прошу прощения. Сам знаешь, трудно человеку быть одному, тянет его поделиться с кем-нибудь горем и радостью… Куда мне пойти, кроме тебя? Ты не оттолкнешь меня в трудную минуту. Как бы его ни выдвигали, думаю, он все ж вырос в доме моего отца; кто мне посочувствует, если не Гвади!
Он замолчал, конечно не без умысла. Он давал Гвади время и возможность проявить свои чувства. Но Гвади был все так же замкнут и недвижим.
