— Оно зарегистрировано в журнале входящей информации, просто в нем, в журнале, не указана сумма ущерба. Это раз. — Судя по невозмутимости, Яблоков работал в органах давно. — Второе. Если вы его заберете, нам придется выпустить этих обормотов, и никаких гарантий, что завтра ваш домик не превратится в живописную кучку пепла. А это, с учетом их обиды, вполне реально. Скупой, как говорится, платит трижды.
«Блин, прав Эдуардыч, проще было прикопать…»
— Но они ж не только меня ограбили, — настаивал потерпевший, — там еще чьи-то вещи есть. Сажайте за это.
— К вещам хорошо бы заявления от обворованных граждан.
— Хорошо, раз заявлений нет, заберите вещи себе, и в расчете!
— Как у вас все просто. Это ж присвоение чужого имущества, на минуточку. Статья. В общем, выбирайте. — Яблоков затушил окурок о каблук остроносого ботинка. — У вас десять минут. Или работаем, или мы их выпускаем, и они идут к вам в гости.
«Какая у нас прекрасная и удивительная страна, — посмотрел на покоцаную стену Владимир Викторович, — так и хочется на Марс улететь… Марс… А что, если?..
…Жаль, конечно, „Ублюдка“… Но отдавать три тысячи не пойми за что еще обиднее. И не в сумме дело. А в принципах».
— Хорошо… Я не буду забирать заявление… Но у меня нет с собой, только сто рублей. Но если хотите… Я подарю вам картину.
— Какую, блин, картину? — тоном учителя перед контрольной спросил Яблоков.
— Там, — махнул рукой в сторону отдела Верещагин, — среди вещей. В раме. Это Кадинский. Настоящий. В смысле — подлинник.
Владимир Викторович умышленно убрал одну букву из фамилии знаменитого живописца Кандинского. Вроде как и не соврал — он же мог выбрать себе такой созвучный псевдоним? Можно было назвать и родную фамилию, но собственная творческая манера несколько отличалась от манеры великого однофамильца.
— Что, тот самый? — недоверчиво посмотрел на жертву кражи оперуполномоченный.
— Да!.. Я, вообще-то, на даче его не держу, только дома, там сигнализация. Просто… У меня сейчас семейная ситуация напряженная. На грани развода. С разделом имущества и все такое.
Опытный беллетрист на ходу придумывал острый, но правдоподобный сюжет, благо, работая над девятилогией о лифтах, набил руку.
— А картина формально жены. От тестя осталась, а тот вроде с Кадинским дружбу водил… В общем, я ее припрятал… Обойдется без Кадинского… А сейчас прикинул, что она его по-любому отсудит. Свидетелей найдет. Понимаете?
— Ну и чего?
— Да я лучше вам ее отдам, чем этой дуре спятившей.
«Прости, жена, но это для общего блага и сохранения семейного бюджета, о котором ты так печешься».
— Только все между нами. Будем считать, что ее просто не нашли.
— А-а-а… — проглотил наживку Яблоков, — И сколько она стоит?
— Да уж всяко больше трех тысяч. Это ж середина прошлого века.
— А мне-то что с ней делать? На рынке продать?
— Можно и на рынке. Только не через Интернет. Жена сразу пронюхает… А еще лучше, у себя оставить. Лет через десять она на порядок дороже будет стоить. Особенно на Западе. Искусство развитого социализма. Тогда и продадите.
— А как я объясню, откуда у меня такая вещь?
— Я вас умоляю… Вы же опытный юрист. Да хотя бы нашли в лесу…
«Ну да… В наших лесах не только Кадинского можно найти, но и Репина с Малевичем».
Яблоков взял дополнительную минуту для раздумий. Что-то прикидывал, загибая пальцы. Наконец кивнул:
— Лады, по рукам. Пойдемте, глянем на картинку.
Забрав ключи у дежурного, Яблоков отпер дверь камеры хранения. «Ублюдок» стоял на полу между холщовыми мешками, от которых исходил аромат свежескошенной травы. Детектив вытащил его, поставил на мешок, отошел на пару метров, чтобы оценить с расстояния.
— А ничего… Как называется?
— «Одиночество», — тут же скреативил художник. — На него тогда гонения были, вот он это и нарисовал. Видите, какая палитра? Ни грамма красного. Аллегория, протест против режима…
Владимир Викторович резонно прикинул: если получится переписать заявление и опись, то потом хоть трава не расти. Поэтому будем гнать.
— Забирайте, — тяжко, словно разочаровавшийся в идеях революции боевик, вздохнул он, — и наслаждайтесь.
Яблоков, точно опытный эксперт, проверяющий шедевр на подлинность, поднес полотно вплотную к глазам, пошкрябал ногтем краску и согласился.
— Лады. Забираю… Только чтоб без реверсов.
— Я вас умоляю. Мне оно надо? А если вдруг жена прибежит, так и скажите — ничего не нашли… Ой, погодите. А как же опись? Там же понятые…
— Ерунда, других впишем, — ни на секунду не задумавшись, ответил оперуполномоченный, из чего Верещагин понял, что даже самый жесткий закон в умелых руках — всего лишь пластилин. Что пожелаем, то и слепим.
Детектив поднял картину за раму и попросил потерпевшего:
— Гляньте, никого в коридоре нет?
Владимир Викторович выглянул. Кроме бюста Дзержинского, никого не увидел.
— Нет.
Яблоков, словно футболист, выбегающий из офсайда, быстро прошмыгнул в свой кабинет, где засунул «Одиночество» под диван. Затем неспешно вернулся, запер дверь кладовой и возвратил ключи дежурному.
На исправление заявления и описи ушло минут пять. В приемной начальника, у секретарши, напоминавшей строгую королеву из свежего фильма про Алису в Стране чудес, Владимир Викторович получил квитанцию на сумму двадцать пять рублей, семнадцать копеек и отбыл. Вещички, кроме, разумеется, картины Кадинского, Яблоков обещал вернуть через неделю, после соответствующих следственных действий.
Конечно, жаль было расставаться с «Ублюдком», но чем только не пожертвуешь для победы здравого смысла над абсурдом. Вот где настоящая страна чудес!
На дачный участок он вернулся затемно. Сосед-педагог еще не уехал. Сидел на крыльце дома и чистил шомполом ружье.
— Эдуардыч, а ты действительно хотел их пристрелить? Или только попугать?
— Я разве похож на пугало? — обиженно ответил сосед, посмотрев на Верещагина через дуло двустволки. — Я детей учу.
Не похож… И возможно, как учитель средней школы, имел право на выстрел. И был бы оправдан присяжными заседателями по всем пунктам обвинения.
Едва оперуполномоченный Яблоков возвратился с ужина, его вызвал начальник отдела, заехавший проконтролировать работу подчиненных. Начал без артподготовки:
— Натурой берешь?
— Не понял, Аркадий Сергеевич.
Шеф молча развернул плоский экран монитора и щелкнул мышкой. На экране отразился пустой отделенческий коридор. Через пару секунд по маршруту «кладовая-кабинет» со скоростью «Сапсана» промчался человек, похожий на Яблокова, транспортировавший в правой руке картину в раме.
— Что это ты бегом, а? — прищурил острый глаз начальник, — Пожара вроде нет. Красиво, хоть на
