Андрей Кивинов
Подсадной
Автор гарантирует, что все события и персонажи, кроме исторических, вымышлены. В тексте отсутствуют матерные слова и обороты. Употребление некоторыми персонажами алкогольных напитков и табака не является пропагандой пьянства и курения. Это средство для обогащения художественных образов.
ПРОЛОГ
Чудное июньское утро. Не утро, а свежая клубника со сливками. Дома-шоколадки, девушки-конфетки, мостовая-пастила. Сладкая вата в небе, воздух-мята. Птички-изюминки. Легкий городской шум, словно шипение шампанского, солнечная музыка из раскрытого окна. Петербург! Хочется замереть, любоваться и слушать…
Замираем, любуемся, слушаем. Мгновение – стоять!
Но тут…
– Мама, мама, смотри, дядя зажигает! Жесть!
Петербуржец. Сын великого города. Средних лет, среднего роста и средней тучности. Скучная курточка, унылая футболка и совсем уж безрадостные джинсы, с рождения не знакомые со стиральным порошком. Скобки-усы, слипшиеся местами патлы, «Петр I» в зубах… Рабочий класс без трудового крестьянства.
Закатив глаза к голубым небесам, петербуржец, не таясь, блаженно мочится под стену дома-шоколадки. Среди бела дня, вернее, утра. На глазах у остолбеневших девушек-конфеток и кружащих птичек-изюминок. Даже не прикрывая стыдливо торпеду. Гордо эдак, с улыбочкой, словно художник, создающий мировой шедевр. Слегка покачиваясь, но удерживая шаткое равновесие. Смотрите, завидуйте – какой напор, какая сила! Журчит и пенится ядреная струя… Что естественно, то не постыдно, как говорил великий муж Сенека, отправляясь в древнеримский сортир.
И ладно бы этот наглец справлял нужду только у девушек на глазах – барышни похихикают и поцокают каблучками дальше, украдкой оглядываясь на торпеду. Другие горожане в основной массе притворятся, что ничего не видят. Но игнорировать представителей власти?! Да еще катящих по улице на служебной машине марки «козел» характерной раскраски, с голубыми номерами и синей лампочкой на крыше?!.. Это, извините, ни в какие ворота!.. Согласны, здесь не Невский, не Дворцовая площадь, но все-таки центр – мостовая обновлена мраморной плиткой, кусты подстрижены, стены домов подкрашены (по крайней мере снаружи). И все исключительно для того, чтобы западные люди оценили красоту великого города и рассказали о ней всему остальному цивилизованному миру. Да и соотечественники благодарили бы власти за заботу о внешнем облике культурнейшей из столиц.
А тут какой-то, прости Господи, пьяный подонок подмывает в прямом смысле слова городской авторитет. Хоть бы на газон отошел, так нет – прямо на мрамор! Беги, беги, ручеек, через запад на восток… Достопримечательность. Памятник писающему пролетариату.
Визг тормозов, скрип дверей, сверкающие на солнце кокарды. Солидные сержантские погоны. Тяжесть могучей руки на плече.
– Ты, чё, свинья, творишь?! До дома мочу не донести?!..
Трудящийся оборачивается, но свинства не прекращает. Лицо гармонично недоразвитой личности. Душа и тело в полете. Выхлоп. Радиус поражения – один метр. Не «Баккарди» и даже не «Шабли».
– Представьтесь и доложите по форме. – Язык петербуржца заплетается в меру, слова разобрать можно без труда. – Согласно уставу. Фамилиё, звание, должность.
– Ч-е-е-го?! Я тебе сейчас, засранец, представлюсь!.. До могилы не забудешь!
Рука тянется за дубинкой, вторая хватает пакостника за грязный воротник курточки.
Сержантов двое. Оба дюжие, красноликие. Процедура представления не должна вызвать проблем. Однако вызывает. Трудящийся не планирует сдаваться и оказывает властям максимально активное сопротивление. При этом не потрудившись спрятать в джинсы торпеду:
– По какому, блин, пра-праву?.. Может, у мя почки больные! Адвока… Ах! Ой! Больно!
– Серега, он тебе боты обоссал!
– Убью козла!..
Сержант сказал, сержант ответил. Публика в основной массе нарушением прав не возмущается. «Правильно, ребята, дайте этому засранцу еще! Совсем пьянь обнаглела, мало им лифтов и помоек, уже до исторического центра добрались!» Но затесавшиеся в ряды правозащитники вяло протестуют: «Минуточку. Установить виновность может только суд. А пока будьте любезны. Обращайтесь с человеком по- человечески. Цивилизованно. Мы не дикари, дикари не мы».
И художник, услышав слова поддержки, вновь вдохновляется. Вырывается из цепких милицейских объятий, зажимая разбитый нос. О, да он погон сержантский сорвал, кепочку с кокардой сбил, по лицу менту стукнул. Талант!
По почкам, по почкам его! И раком! Пусть харей мостовую подтирает. Не для того ее бедные таджики выкладывали.
– Серега, держи его, я дверь открою!
– Держу.
Затолкать поддатого люмпена, который вздумал орать и брыкаться, в узкую заднюю дверь «козлика» дело не простое. Как кубик Рубика собрать. Ногу засунешь – рука вылезет. Тут одной дубинки мало. И даже двух. Хорошо, есть опыт – сын ошибок пьяных. И специальные средства – «слезоточивые наручники». Заламываем руки, заламываем ноги. Трудящийся плюется и пытается укусить. Видать, не любит пользоваться казенным транспортом.
Слышен треск рвущейся куртки.
– Я в суд подам! Мусора легавые! За что?!
– За родину!!!
– Кошелек верни, сволочь!
Площадь багажного отсека невелика. Два посадочных места, как в СВ, только сидячих. Одно уже занято.
– Ну-ка подвинься, приятель, – попутчика разместим!
Разместили. Бегло обыскав и израсходовав весь нецензурный запас. И не таких размещали.
Поворот ключа-ручки. «Комфортной поездки. К вашим услугам дырочка-окошко и приятный гид- собеседник. База рядом, но поедем долго – пробки. Отдыхайте, любуйтесь видами».
Кстати, о собеседнике. Он тоже в браслетах, стало быть – друг, ибо враг моего врага. Хотя и трезвый.
Но взволнован не меньше. Наверное, опасается, что в мочевом пузыре попутчика еще остался запас, и тот продолжит грубо прерванное органами мокрое дело.
Трудящийся матерно укоряет правоохранников, угрожает судебным иском и колотит пьяной головой в дверь, разбрызгивая кровь из пострадавшего в битве носа. Капли попадают на соседа, тот брезгливо морщится. Сержанты в диспут не встревают, но между собой перекидываются репликами о незавидной участи задержанного хулигана:
– Пятнадцать суток, козлу, как с куста.
– Да какие сутки? Статья за неповиновение в одну калитку… Он мне в глаз заехал. Куча навозная… Лично к прокурору пойду!
– Да никто его не приземлит. Демократия. Лучше сами отрихтуем за гаражом.
Рихтовать, к слову, уже начали – перед ямками не притормаживают, и задний отсек авто напоминает центрифугу советской стиральной машины. Через пару минут задержанный успокаивается, перестает биться и обращает взор на товарища по несчастью. Внимательно и с подозрением смотрит прямо в глаза:
– Видал, чё творят? Подумаешь, отлил немного… Ну приспичило, не в штаны же! Парадняки все на замках, а до дома семь верст… Чтоб им так же терпеть… Тебя тоже по беспределу?
– Тоже.
– Такая жизнь, брат.
Кровь стекает по усам и капает на железный пол, словно вода из плохо завернутого крана (группа третья, резус положительный). Еще пять минут едут молча, трясясь и слушая скучные ментовские
