карточный домик и затянул, как великий певец Витас. Галина Красная затянула следом, не зная, то ли бросаться к упавшему, то ли атаковать непрошеных гостей. Победила любовь.
– Сережа!!!
Чернаков не стал объяснять, что пуля резиновая, и целостность Сережиного организма не нарушена. Максимум, перелом. Обернулся к Бушуеву.
– Толя, держи их на мушке. Будут дергаться – стреляй в голову.
Левой рукой вытащил мобильник. Правой – очки, перед этим сунув «Осу» подмышку. (Не Бонд. Не Джеймс Бонд!) Активизировал телефонную книжку. Прикинул, кому лучше звонить – «брату» или Лутошину? Выбрал «брата» – в ФСБ не такой дефицит со служебным транспортом, как в родной милиции, примчатся быстрее. Сейчас, сейчас…
Но нажать зеленую кнопочку вызова Вячеслав Андреевич не смог. Это довольно непросто сделать, когда перед глазами вдруг возникает картина того самого художника с выставки. Сплошные черные кляксы и полосы.
А что может возникнуть, ежели тебе по затылку приложат тяжелым осиновым поленом.
Кляксы становились все больше и больше, пока полотно окончательно не превратилась в «Черный квадрат» Казимира Малевича…
Юля еще раз набрала Чернакова. Он не ответил, хотя знал, что звонит она – ее номер «высвечивался» на его мобильнике. Недоумение плавно перетекло в обиду.
Мог бы и перезвонить. Но ему, очевидно сейчас не до нее. Как же – соперника посадили.
Наверное, наслаждается победой в одиночестве. Не хочет ей свою радость показывать.
А ведь если Диму посадят, она никогда не сможет быть счастлива. Любовь… Все беды из-за любви. Разве Дима ей чужой? Что с ним теперь будет? Он же не вернется оттуда, а если и вернется, то в каком состоянии? Как она будет жить, зная, что он мучается из-за нее? Разве она разлюбила его окончательно?
Случившееся встряхнуло ее, заставило по-другому посмотреть на ситуацию. Если раньше она часто представляла, как они с Чернаковым начнут новую жизнь, то теперь она начала сомневаться – готова ли она так кардинально изменить свою судьбу. Действительно ли она любит Чернакова? Сейчас она не могла ответить на этот вопрос. Душу переполняли страх и жалость, и горькое чувство вины, и забытая нежность к мужу – не оставляя места ни для чего иного и ни для кого другого. Юля посмотрела на Димин карандашный портрет, висевший на стене. Она нарисовала его в самый разгар их любви. Тогда они еще не были женаты. И она мечтала, что они всегда будут вместе. И других мужчин для нее не существовало. Она наивно считала, что ее Дима – единственный и на всю жизнь. Счастье представлялось ярким акварельным полотном. Но жизнь внесла в него свои коррективы. Краски потускнели, выцвели, а теперь еще и грязные потеки появились. Акварель ведь не терпит многослойности. Она легкая и прозрачная. А из Юлиного брака эта легкость давно уже ушла. Но и с Чернаковым она не испытывала легкости. В период расцвета их с Димой любви, она переживала невероятный подъем, каждый день был наполнен вдохновением и эйфорией, от одной мысли о нем, она ощущала возбуждение и внутренний трепет.
Со Славой спокойно и надежно, как-то обстоятельно, но нет этого ощущения полета. Нет пылкости. Может, в силу возраста. Его возраста. Хотя он, безусловно, опытный любовник, и заботливый. А Дима всегда заботился больше о собственном удовольствии. Но ее это никогда не напрягало. «Какая пошлость, – одернула себя Юля, – я уже сравниваю их в постели».
Она снова взглянула на портрет. Какой он все-таки красивый и мужественный.
И ведь с Димой она когда-то тоже чувствовала себя защищенной. Пока не начались эти запои. Она думала, что это от слабоволия, но ведь он пытался убежать от жизни. Почему? Что его не устраивало? Может, проблемы не только в «чеченском синдроме»? Она впервые задала себе этот вопрос. Раньше злилась, переживала, впадала в отчаяние, презирала, ненавидела, пыталась его убеждать, кричала, даже посуду била. Может, что-то произошло с ней самой, и Дима почувствовал эту перемену?
А потом этот роман с Чернаковым. Если б не он, Дима никогда не совершил такое. А она? Как она поступила бы, застукай мужа вместе с любовницей? Вряд ли принесла им кофе в постель… Живо вообразив Димин адюльтер, она ощутила болезненный укол ревности. Да она бы эту любовницу по стене размазала…
И не хотел Дима ее убивать, он взрыв то этот дурацкий на эмоциях устроил. Слава сказал, что он не признался. А вдруг его бить будут или пытать? Вон сколько про пытки ментовские пишут. А Слава ее даже от адвоката отговорил. Ну, конечно… Зачем сопернику адвокат?
Юля подняла с пола Димину майку, ощутив легкий запах пота и парфюма. Такой родной запах. Дима всегда любил дорогую туалетную воду. Предпочитал «Кензо». «О Боже, я уже думаю о нем в прошедшем времени…» Юля уткнулась в тельняшку и заплакала.
… А Слава? Он же любит ее. Искренне любит. Из семьи даже ушел. И что она теперь ему скажет? Извини, Славочка, но я решила остаться с Димой?
Но Димы то нет… Он в тюрьме и, скорей всего, не вернется… Господи… Как бы обоих не потерять.
Юля запуталась окончательно.
А в это тяжелое для страны время…
Вячеслав Андреевич Чернаков, подполковник милиции в отставке очнулся спустя минут десять после воздействия полена на затылочную часть черепной коробки. Коробка жутко болела, но приложить к ней что-нибудь холодненькое он не мог. Руки были четко зафиксированы скотчем за спиной. Ноги оставили свободными. Потому что в темном помещении площадью четыре квадратных метра гулять особо негде.
Помещение, судя по всему не что иное, как парилка деревенской баньки. Такой уютный аромат прокопченной прелой древесины. Деревянная скамья, кирпичная печурка с черной затворкой, металлическая шайка, пара засохших веников на вбитых в бревенчатую стену гвоздях, мочалка. Над дверью тусклая матовая лампочка. Банька не затоплена, температура чуть выше уличной, зуб на зуб не попадает, даже в пальто. Могли бы и подбросить пару полешков. Дверь стопудово закрыта, не стоит и проверять.
Чернаков попробовал определить свое местонахождение в пространстве, приподнял буйну головушку, сморщившись от боли. Положение оказалось горизонтальным. Он возлежал на полатях, где обычно происходит собственно банно-парильный процесс. Попытался принять вертикальное положение. Затылок
