– Половина Питера. Я провел пресс-конференцию.
– И Юля тоже?
– Причем здесь Юля? – насторожился Чернаков.
– Нет, нет, не причем, – собеседник чиркнул бензиновой «Зиппо» и затянулся ядреным дымом папиросы, – ты бы ей позвонил на всякий случай. Скажи, что на залив поехал. Рыбку половить к новогоднему столу. Пригласили, мол, друзья на рыбалку. Или на снегоходах по льду погонять.
– Это еще зачем?
– Чтоб не волновалась. Не переживала.
– Сам звони, – догадавшись, куда клонит Щербина, прошептал Чернаков.
– Она сейчас дома, – спокойно продолжил конкурент, – одна. Дверь, если помнишь – не дверь. Любой зайдет… Обидно будет, если и любимая твоя станет жертвой кровожадных разбойников. Очень крово и очень жадных.
– Руки развяжи.
– Зачем? Я уж как-нибудь наберу ее номер.
Щербина достал из своего кармана мобильник Чернакова, нацепил очки.
«Это я, значит, без вести пропаду, – прикинул Вячеслав Андреевич, – на рыбалку поеду и под лед уйду. Искать не будут, не та птица. Мало ли где провалился? Залив большой… А к весне корюшка схавает. Корюшку выловят и пожарят. Съедят под водочку и переварят. Процесс превращения нормального человека в кучку… Хм, веселая перспективка… С-суки…»
…Рядом с печкой валялась кочерга. Оружие немассового поражения, запрещенное Женевской военной конвенцией как антигуманное. Штучка посерьезней клюшки… Чернаков сжал зубы и потихоньку потянул вверх левую руку, потом рванул вниз. Скотч дал слабину. Щербина, не замечая манипуляций Чернакова, увлеченно изучал телефонную книжку, словно в ней был шифр камеры хранения, где лежал миллион. Еще разок. И… С третьей попытки кисть удалось освободить. Вперед! Здравствуй, песня!
Прыжок, кочерга, удар! Крюком точно в глаз! Н-на! Прямо сквозь очки. Женевская конвенция протестует и грозит санкциями. Глаз вылетел из орбиты и шмякнулся о печь. Потом медленно пополз вниз, словно раненая улитка, оставляя кровавый след… Когда он оказался на полу, Чернаков смачно раздавил его каблуком, забрызгав скамью и ботинки. Тут же поднял кочергу для второго удара.
– Ну, что, позвонишь? – услышал он голос Щербины.
…Навеяло. Зря коньяк пил. Вячеслав Андреевич открыл глаза. Никакой кочерги не было. Руки по- прежнему на замке. Виктор Ильич, прищуриваясь, листал книжку, нажимая джойстик на трубке.
– Сменил бы, что ли, трубку. Совсем древняя… Где тут Юля? Вот. Она, кстати, звонила тебе. Переживает. Значит, любит. А ты ее?
– Не твое дело.
– Любишь, любишь… Как вы на коньках славно катались. Прямо, Навка с Костомаровым.[21] Хоть на Олимпиаду посылай. Жаль, я запись не прихватил, полюбовались бы. И муженек Юлин, главное, не подкачал, поболеть за вас приехал. Я, если честно, боялся, что он напьется и никуда не поедет. Ан нет, он ее тоже, видно, любит… Да, так все-таки зачем ты к Сереже с Галей пожаловал?
– Дисконтную карту подарить. От «Планеты».
– Ну, не хочешь, говорить, не надо. Мне это не особо и неинтересно.
Щербина нажал кнопку вызова и поднес трубку к уху Чернакова.
– Прошу. Общайтесь. Надеюсь на твою порядочность. Имей в виду, Юлия Эдуардовна не успеет выйти даже из подъезда.
Гудки. Раз, два.
– Алло! Слава?
– Да, малыш… Ты звонила?
– Звонила… Что у тебя с голосом? Как из могилы.
– Воды попил. На морозе. Ты сейчас дома?
– Да.
– Хорошо. Я часов в девять буду. Приятель пригласил на рыбалку, на залив.
Корюшка пошла. Отказать неудобно, я ему обязан. Не скучай…
– Какая рыбалка, какая корюшка, Слава? Ты что?!
– Я потом все объясню. Не переживай, малыш. Все будет хорошо. В субботу снова пойдем в Эрмитаж, на выставку твоего француза. Того, с кляксами.
– Слава, да что с тобой? Выставка давно уехала!
– Ты же помнишь, как он мне понравился. Хочу еще раз посмотреть. До вечера, малыш. Не скучай… Целую…
Щербина нажал отбой.
– Молодец, Вячеслав Андреевич. Очень трогательно.
Бывший обэповец не стал возвращаться на скамью, прихлопнул мобильник каблуком, обломки бросил в
