значение русской эмиграции.
В оценке Федотова, с честью выдержала испытание эмиграцией и возросла духовно русская философия, от которой с XX века неотделимы русское богословие и историософская мысль. Они творчески продолжили, развивая и углубляя, традицию, прерванную революцией: «Это не линия эпигонов, а сама«акмэ» большого движения»(2). Федотов указывает, что в первом десятилетии нашего века в России из предпосылок немецкого идеализма и символизма «едва начала складываться совершенно оригинальная русская школа философии, теоретической и религиозной одновременно». Были поставлены новые проблемы. Революция не отменила этих проблем, «она просто смахнула их, уведя молодое поколение России в реакционную глушь 60-х годов»(3). Федотов убежден, что в изгнании совершается эта работа, которая призвана утолить духовный голод России, здесь он видит пути в русское будущее. Правда, русский мыслитель сознает отчуждение отцов и детей, невозможность психологически принять в будущем известные моральные и культурно-общественные предпосылки философии начала XX века. Однако Федотов уверен: «Когда пройдет революционный и контрреволюционный шок, вся проблематика русской мысли будет стоять по-прежнему перед новыми поколениями России»(4). Сейчас многое склоняет к подтверждению этого предвидения.
Таким образом, русский мыслитель, отвергая дореволюционную традицию в политике, считает ее еще плодотворной в духовной культуре. Но революция поставила духовную проблему, которая не стояла перед дореволюционными поколениями. Революция вызвала сильнейшую реакцию. Возникает вопрос: «Каков итог собственно духовной реакции на революцию?» Федотов указывал два возможных типа этой реакции: «или в виде прямого отрицания, духовной контрреволюции, или в виде того условного приятия революции — по крайней мере ее проблемы, — которое у нас получило несколько странное имя — пореволюционности»(5).
Нужно признать, что духовные контрреволюции были иногда весьма - плодотворны в истории. Однако русская реакционная эмиграция имела
________________________
1 Федотов Г. П. Зачем мы здесь? С. 440.
2 Там же. С. 442.
3 Там же.
4 Там же.
5 Там же.
==27
при избытке контрреволюционных настроений удивительно скудный идейный арсенал, Федотов пытается объяснить это. По его мнению, реакция на русскую революцию предшествовала ее торжеству. Революция в России растянулась «чуть не на полтора столетия», медленно созревала, долго жила чужим опытом. Именно поэтому и сопротивление революции началось давно, и ответ на революцию уже был дан. Для Федотова великие русские «реакционеры» Достоевский, Леонтьев, Розанов и др. — уже давно «пореволюционеры». И революция, и контрреволюция в России живут очень старым запасом.
Кроме того, Федотов считал, что европейская духовная атмосфера оказалась чрезвычайно неблагоприятной для духовного творчества русской реакции. Наш мыслитель убежден: никакая реабилитация капитализма, никакое оправдание погибшей в России хозяйственной системы невозможны, ибо все живое в Европе отвернулось от «буржуазного» строя.
Симпатии Федотова на стороне «пореволюционной» мысли, представленной молодым поколением эмиграции. Правда, он отмечает недостаток школьной выучки и общей культуры, что затрудняло развитие всех возможностей этого направления. Здесь особенно Федотов выделяет евразийство, которое выдвинуло тему — Россия между Востоком и Западом. Новые идеи заставили пересмотреть весь материал русской культуры. В этом русле происходило обновление «заброшенной со времен славянофилов» философии русской культуры.
Итак, федотовская самооценка русской эмиграции в негативе утверждает крушение «политической мечты». Позитив и гордость — пореволюционная историософия вместе с дореволюционной философией и богословием. Это то, что «эмиграция принесет в Россию как живой фермент, который поднимет и заставит бродить ее огромные, но омертвевшие культурные силы»(1).
Для Федотова вопрос первостепенной важности — какова внутренняя реакция русского духа на знамения нашей апокалипсической эпохи? Дать ответ на него свободно внутри России оказалось невозможно. Свою задачу, призвание всех русских за рубежом Федотов видел в том, чтобы «подать голос России», бросить его в историческое пространство, хотя бы в пустоту. Голос этот должен быть чист, и тогда время поймает его и передаст поколениям. Для Федотова залог чистоты духовного голоса — свобода, свобода «от всякой оглядки на мнимое «общественное мнение», на призрачные « массы», на несуществующую ответственность»(2).
Когда обнажилась последняя нищета бездомность изгнания, русского мыслителя заставляла говорить перед Богом в пустоте эмиграции только совесть. Дар свободы был правом изгнанника. Правом говорить правду.
Правду о России нужно было не только выстрадать, но и осознать. Революция перевернула Россию, революция не могла и не перевернуть представления об ее истории. Федотов убежден, что «лишь полная свобода от дореволюционных традиций обеспечивает жизненность всякой пореволюционной национальной конструкции»(3). Он сознательно хочет создать «схему, совершенно независимую от дореволюционных публицистических направлений русской мысли.. »(4).
От каких же традиций отталкивается и отходит Федотов? Какой исторический образ России был доминантой русского общественного со-
_______________________
1 Федотов Г. П. Зачем мы здесь? С. 444.
2 Там же.
З Федотов Г. П. Революция идет // Современные записки. 1929, № 39. С. 306
4 Там же.
==28
знания? На роль последней наиболее значительной и новой схемы русской истории в дореволюционной историографии могла претендовать прежде всего история России В. О. Ключевского. Ключевский являлся и самым «философичным» из русских историков такого масштаба. Федотов имел полное право утверждать: «Это не одна из многих, а единственная Русская История, на которой воспитаны поколения русский людей. Специалисты могли делать свои возражения. Для всех нас Россия в ее истории дана такой, какой она привиделась Ключевскому»(1).
Освобождению от старых схем должен предшествовать анализ этих схем. Федотов пытается разложить на составные элементы образ России Ключевского, выяснить его идейные и общественные истоки для того, чтобы отделить живое от мертвого в дореволюционной русской историографии. Его подход к научным канонам национальной истории есть опыт переплавки устойчивых стереотипов в материал для новых конструкций. Федотов, в сущности, не исследует историю, а переосмысливает имеющиеся исследования, ибо они сами уже факт истории. В основе его методологии все тот же универсальный принцип строительства «Нового Града»: из старых камней по новым зодческим планам. Критики Федотова обнаруживали у него в деталях набор «выцветших шаблонов». Но Федотов более мастер историософского синтеза, чем эмпирического анализа. В своей конкретной культурности он уподобляется художнику, который создает свой образ национального прошлого.
Автором первого такого национального образа России в «большом стиле» был Карамзин. Классический форум империи Карамзина, разлагавшийся, по мнению Федотова, с 20—30-х годов под воздействием с разных сторон критики Каченовского, Полевого, западников и славянофилов, не пережил крушения николаевской России. Наш мыслитель считает, что никто не мог заменить равномасштабно карамзинского монумента государству Российскому. «Шестидесятые годы
