председателя вольноопределяющегося Софронова. В этом был привычный стиль Керенского — раздать каждому по прянику, а в итоге утопить конфликт в словах. 'Вот видите, адмирал, — сказал он на прощание Колчаку, — все улажено. Мало ли что, теперь приходится смотреть сквозь пальцы на многие вещи; я уверен, что у вас не повторятся события. Команды меня уверяли, что они будут исполнять свой долг…'[213] Колчак в этом отношении был настроен более пессимистично, но все же дал обещание оставаться на своем посту.
После отъезда Керенского ситуация на Черноморском флоте не изменилась к лучшему. В конце мая из Петрограда в Севастополь выехала делегация моряков-балтийцев. По словам М. И. Смирнова, 'вид у них был самый разбойничий — с лохматыми волосами, фуражками набекрень — все они почему-то носили темные очки'.[214] Поначалу делегация была задержана в Симферополе распоряжением губернского комиссара Временного правительства. Однако это вызвало такую бурю возмущения среди матросов, что власти сочли за благо отпустить арестованных.
Приезд балтийской делегации окончательно разрушил порядок и дисциплину на Черноморском флоте. Выступая на митингах, ораторы из Кронштадта призывали своих товарищей- черноморцев покончить с засильем офицеров. По их словам, офицерские организации готовят контрреволюционный мятеж и единственным способом избежать этого может стать поголовное разоружение всех офицеров. Таких речей в Севастополе еще не слышали. Сказалось то, что прежде Колчак тщательно оберегал флот от левых агитаторов. Матросы- черноморцы не имели необходимого иммунитета и спасовали перед агрессивной манерой гостей.
Начались нападки и на самого командующего флотом, чего раньше не было. На одном из митингов какой-то оратор обвинил Колчака в том, что он богатый помещик и потому заинтересован в продолжении войны как можно дольше. Взяв ответное слово, Колчак заявил, что все его имущество составляют чемоданы, которые его жена в последний момент вывезла из Либавы накануне захвата ее немцами. Колчак сказал, что если кто-нибудь обнаружит у него имение или капиталы в банке, он охотно отдаст их нашедшему.
Несколькими днями спустя произошел инцидент, подобного которому раньше и представить было невозможно. Команда миноносца 'Жаркий' потребовала удаления своего командира старшего лейтенанта Г. М. Веселаго за то, что он 'чрезмерно храбрый', а потому рискует жизнями своих матросов. После этого Колчак приказал спустить на 'Жарком' флаг и вывести его из числа боевых сил.
Конфликт нарастал. На очередном митинге 5 июня 1917 года встал вопрос о неком офицере, который посмел выругаться, когда при смене караула ему не отдали честь. Митинг постановил арестовать виновного. В этот момент на волне общего возбуждения кто-то предложил немедленно разоружить всех офицеров. Когда об этом доложили Колчаку, он приказал собрать на палубе 'Георгия Победоносца' всю команду. Обратившись к ним, он сказал, что офицеры всегда верой и правдой служили Родине и потому приказ о их разоружении является незаслуженной обидой. Эту обиду он воспринимает и на свой счет и потому слагает с себя командование флотом. Свою золотую саблю, пожалованную ему за участие в обороне Порт- Артура, Колчак выбросил в море, не желая отдавать ее никому.
О своей отставке Колчак тот же сообщил в Петроград. Ответом ему была телеграмма за подписями князя Львова и Керенского. В ней Колчаку и капитану Смирнову, как 'допустившим явный бунт', предписывалось немедленно выехать в столицу для доклада. Через несколько дней в Мариинском дворце состоялось заседание правительства. Объясняя обстоятельства своего ухода, Колчак попытался уйти от эмоций, но Смирнов прямо обвинил в происшедшем Керенского. По его словам, вооруженные силы могут существовать только на основе дисциплины и порядка. Свобода, которую так рьяно проповедует военный министр, неизбежно выливается в хаос и анархию. После этих слов князь Львов прервал его и попросил Смирнова и Колчака выйти, для того чтобы правительство приняло решение.
В итоге Смирнов был переведен на Каспийское море, а Колчак отправлен во главе военной миссии за границу.
В том, что произошло в Севастополе, был виновен не только Керенский. Остановить прогрессирующий развал армии не смог бы и волшебник. Однако к этому развалу Керенский, несомненно, приложил свою руку. В оправдание его можно сказать, что он, как и в большинстве случаев, был предельно искренен в своем поведении. По словам Колчака, Керенский 'как-то необыкновенно верил во всемогущество слова, которое, в сущности говоря, за эти два-три месяца всем надоело'.[215] Именно в это время начало проявляться то обстоятельство, которое через короткий срок приведет Керенского к краху. Он трагически отставал от времени. Керенский жил еще атмосферой февральско-мартовских дней, в то время как страна постепенно отходила от угара первых месяцев революции. Хуже всего, что Керенский категорически отказывался понимать это. Он обманывал и себя и сотни тысяч тех, кто продолжал ему верить.
НАЗНАЧЕНИЕ БРУСИЛОВА
Одним из первых мероприятий Керенского на посту военного министра стали кадровые перемещения. Должность первого товарища (заместителя) министра занял генерал А. А. Маниковский — известный специалист в области военного снабжения. Остальные посты поделили между собой 'младотурки'. Товарищами министра были назначены полковники Г. А. Якубович и князь Г. Н. Туманов. Полковник Л. С. Туган-Барановский стал начальником канцелярии министерства. При министерстве было учреждено Политическое отделение, которое возглавил прапорщик П. М. Толстой. Чуть позже главнокомандующим Петроградским военным округом был назначен еще одни представитель 'младотурок' — генерал П. А. Половцев.
Расставив на ключевые позиции верных людей, Керенский фактически устранился от дальнейшей повседневной работы. За два месяца пребывания в должности военного министра он в общей сложности находился в Петрограде не более двух недель. В эти дни он большую часть времени проводил на заседаниях правительства или Исполкома Совета, а в своем министерстве фактически не появлялся. Ф. А. Степун позднее писал о Керенском, что, 'неустанно носясь над хаосом революции, он был вездесущ и поэтому неуловим. Заставить его хоть на минуту 'снизиться' не было никаких человеческих сил'.[216] В отсутствие Керенского военное министерство впало в спячку. Если во времена Гучкова в особняке на Мойке постоянно толпился народ, то сейчас министерские коридоры были пусты, и лишь изредка здесь можно было встретить несведущего просителя, забредшего в наивной надежде найти 'революционного министра'.
Надо сказать, что 'революционный министр' обладал властью куда большей, чем была у военного министра императорской России. В мировую войну глава военного министерства отвечал в первую очередь за снабжение армии. Все важнейшие назначения производились приказом Верховного главнокомандующего. Иначе и быть не могло в ту пору, когда эту должность занимали великий князь Николай Николаевич, а потом и сам царь. Ситуация изменилась уже в первые дни революции. Начало новой практике положил Гучков, задумавший провести чистку высшего командного состава. Но Гучков хотя бы знал значительную часть старших генералов. Керенский же дотоле вряд ли был знаком с кем-то из них. Его поступки в новой должности подчас производят впечатление то ли полной некомпетентности, то ли поражающей наивности.
Главным консультантом Керенского по военным вопросам стал его шурин полковник (позднее — генерал-майор) В. Л. Барановский. Прежде он занимал скромный пост в управлении генерал-квартирмейстера, но в начале мая был отозван в столицу и назначен главой личной канцелярии (кабинета) военного министра. Керенский писал о нем в своих воспоминаниях: 'Полковник Барановский ежедневно докладывал мне о текущих событиях, следил за назначениями в Ставке и держал меня в курсе событий, которые происходили в Петрограде во время моих частых поездок на фронт'.[217] Недоброжелатели называли Барановского 'нянькой', 'телогреем' Керенского. Но Барановский не отличался сильным характером, да и не имел таких знакомств среди генералитета, чтобы быть по-настоящему полезным.
Между тем Керенский задумал очень важный шаг — замену Верховного главнокомандующего. В момент отречения Николай II передал обязанности верховного вождя русской армии великому князю Николаю Николаевичу. Но революция развивалась слишком быстро, чтобы позволить кому-то из Романовых занимать столь высокий пост. Уже через несколько дней великий князь был вынужден сложить с себя обязанности главковерха. Новым Верховным главнокомандующим стал генерал М. В. Алексеев, при царе выполнявший обязанности начальника штаба Ставки.
Генерал Алексеев был талантливым стратегом, хотя скептики полагали, что ему недостает инициативности и широты мышления. 'Сутуловатый, с косым взглядом из-под очков, вправленных в простую металлическую оправу, с несколько нервной речью, в которой часто слышны были повторяющиеся слова, он производил впечатление скорее профессора, чем военного и государственного деятеля'.[218] В среде высшего генералитета у Алексеева хватало недоброжелателей и завистников. Однако не это побуждало Керенского искать замену Алексееву.
С первых же дней в новой должности Алексеев проявил резко враждебное отношение к революционным преобразованиям в армии. Он считал, что политическая агитация в войсках в разгар войны неуместна и опасна. Именно Алексеев стал инициатором апрельской поездки главнокомандующих фронтами на встречу с правительством в Петроград. Взгляды Керенского и Алексеева на то, что нужно делать для оздоровления армии, были диаметрально противоположными. Если Алексеев видел выход в восстановлении дисциплины, то Керенский считал своей задачей пробудить в солдатах сознательность. К моменту занятия им должности военного министра вопрос о смещении Алексеева был практически решен. Проблема заключалась лишь в том, кем его заменить.
В условиях предельной политизации всей общественной жизни любой человек, занимавший публичную должность, неизбежно становился фигурой политической. Поэтому кандидат на роль Верховного главнокомандующего должен был обладать известностью и популярностью. Из числа таковых наиболее подходящим в глазах Керенского был генерал А. А. Брусилов. Знаменитый июньский прорыв 1916 года сделал имя Брусилова известным всей стране. К тому же Брусилов пользовался репутацией человека гибкого. В отличие от других представителей высшего генералитета он не скупился на слова о свободе и демократии, что позволяло ему в какой-то мере сотрудничать с армейскими комитетами.
Если верить приведенному нами в одной из предыдущих глав свидетельству генерала П. А. Половцева, мысль о кандидатуре Брусилова созрела у Керенского еще до того, как он сел в кресло военного министра. Окончательно эта идея оформилась во время его поездки на фронт. Сам Керенский писал об этом так: 'Возвращаясь в закрытой машине из поездки по Юго- Западному фронту, мы с Брусиловым попали в небывало сильную грозу. Не знаю почему, но именно в этот момент, когда в окна машины барабанил дождь, а над головой сверкали молнии, мы ощутили какую-то взаимную близость. Разговор наш приобрел неофициальный и непринужденный характер, как водится у старых друзей… Я поделился теми трудностями, с которыми столкнулось правительство в своих отношениях с левыми политическими кругами. Брусилов же рассказал о том огромном уроне, который нанесла армии изжившая себя бюрократическая система управления, об оторванности многих высших офицеров от реальной жизни'.[219]
Возвращаясь с фронта, Керенский на несколько часов остановился в Могилеве. В это время в Ставке проходил съезд офицеров армии и флота. На его заседаниях звучала самая резкая критика в адрес правительства и конкретно военного министра. Казалось бы, личное присутствие Керенского на съезде давало ему уникальную возможность убедить делегатов, привлечь их на свою сторону. Но признанный оратор, только что выступавший перед многотысячными солдатскими толпами, неожиданно смалодушничал. Керенский хорошо понимал не только сильные, но и слабые стороны своего ораторского таланта. Он отнюдь не мог гарантировать успех у аудитории, которая воспринимала не только эмоциональный настрой, но и содержание речи.
Не ответив на приглашение организаторов съезда, Керенский позвал к себе в вагон Алексеева для разговора один на один. Однако беседа не удалась. К привычным революционным заклинаниям Керенского Алексеев не проявил ни малейшего интереса, а в ответ снова начал повторять аргументы в пользу восстановления военной дисциплины. Керенский покидал Могилев с уже готовым решением. Через два дня, 22 мая 1917 года, правительственным распоряжением Алексеев был снят со своего поста, а вместо него назначен Брусилов. Это повлекло за собой и другие кадровые перемещения. Главнокомандующим Юго-Западным фронтом вместо Брусилова стал генерал А. Е. Гутор. Одновременно в отставку был отправлен командующий Западным фронтом генерал В. И. Гурко, слишком открыто выражавший свое недовольство политикой Временного правительства. Его заменил генерал А. И. Деникин, прежде бывший начальником штаба у Алексеева. В свою очередь, на его место был назначен генерал А. С. Лукомский.
С первых же дней Брусилов столкнулся с настороженным отношением офицеров Ставки. В офицерской среде он был популярен и при других обстоятельствах его назначение могло бы вызвать самое искреннее одобрение. Но сейчас в нем видели креатуру Керенского, к тому же сама процедура заочного увольнения Алексеева была воспринята многими как грубое оскорбление. Деникин писал: 'Могилев принял нового Верховного главнокомандующего необычайно сухо и холодно. Вместо обычных восторженных оваций, так привычных 'революционному генералу', которого толпа носила по Каменец-Подольску в красном кресле, — пустынный вокзал и строго уставная церемония. Хмурые лица, казенные фразы'. [220]
