Он, если бы узнал в происходящем что–нибудь незаконное и неполезное, то, конечно, изрек бы должное. Но так как он видит, что господствует ересь и обстоятельства со всех сторон стеснительны, то предоставил всем желающим врачевать приключившиеся болезни, кто как может. И хорошо сделал он, достопочтеннейший, так как и совершаемое не есть закон, и душа, за которую умер Христос, не осталась без врачевания. Это продолжится до Православного собора, когда сделанное хорошо будет одобрено, а сделанное иначе будет отвергнуто. И это есть дело, весьма угодное Богу, Который желает всем спастись (не тем ли более прибегающим к врачевству покаяния?), Который помогает простирающим братолюбиво руку помощи и содействует поднимающему лежащего. Ибо Его эти слова, обращенные к священникам:
А утешение это что иное, как не охранение сопротивляющихся и исправление покаянием заблуждающихся? Потом и к грешникам сказано:
Но для чего приводить много примеров и распространять речь? Он благ для добрых к сорабам своим и грозен для несострадательных. Посему епитимии, употребляемые в настоящее время, суть врачевство, а не то, чем в насмешку представляешь их ты, почтенный. Да не будет злословия! — не соблазн производят эти действия, а служат доказательством истинной любви. Ибо Господь говорит:
А ты чего хотел бы, почтеннейший? Не того ли, чтобы в эти времена господства ереси и гибели божественного создания нигде не было видно врача, не были принимаемы врачебные меры, не было оказываемо руководство слепому, не доставлялось исцеление больному, не делались перевязки раненому, не был исправляем хромающий, не был укрепляем расслабленный, не был обращаем заблуждающийся и никакой болезни не противодействовал бы, сколько возможно, никто из желающих? У врачей телесных мы видим великое усердие и много средств врачевания: один берется лечить того, другой другого, и даже находящемуся в звании слуги не запрещается заниматься этим, по мере приобретенного ими врачебного знания, высшего или низшего. Есть люди, ежедневно осматривающие больных, и дома, в которых они принимаются, бывают наполнены, и никто не осуждает такого усердия и не обвиняет прилежно занимающегося врачебным искусством, но и высшие и главные врачи, и посредственные, и низшие, совершают это человеколюбивое дело.
Если же здесь так бывает, то тем более в душевных болезнях все должно быть сообразно усматриваемо и совершаемо. И препятствующий этому есть некий губитель и общий враг человеческого рода, так что его можно считать сотрудником человекоубийцы искони. «Но наше дело, — говоришь ты, — не таково, а спрошу вот что: если Господь не осмеливался за покаяние отпускать нарушения правды и точного исполнения добродетели, прежде нежели Сам понес все праведное наказание, следовавшее по мере и весу правды, то кто будет так дерзок и высокомерен, чтобы позволить себе освобождать от покаяния отрицающих страдания за нас Спасителя нашего Христа, прежде нежели они перенесут все наказание по неизменной строгости правды?»
Увы, какое дерзкое и безрассудное суждение! Когда Христос стал проповедовать покаяние? Когда Он сказал расслабленному:
Если всем очевидно и известно, что прежде страдания, равно как и ученикам Своим, посылая их, Он дал власть
Смотри же, муж, как бы тебе, поднявшись на высоту, не низвергнуться в пропасть, и, выйдя из своих пределов, не потерять самому принадлежащего тебе достоинства. Или ты не читал, что всякий, восшедший на чужое епископское место, подвергается отлучению?
Не будем думать, друг, будто умение сказать что–нибудь с неразумною мудростью и составить негодную речь делает законодателем; ибо моавитянам и аммонитянам не дозволено было приступать к жертвеннику. Но это принадлежит тем, которые отличались богоподобным послушанием, которые показали долговременное терпение, которых усовершило Евангельское слово. Если же будет притом и внешнее просвещение, то и оно не излишне, когда украшено смиренномудрием и управляется евангельским смирением, а не хвалится собственными достоинствами, хвалящиеся которыми подобны опирающимся на камышовую трость и, подвергаясь удару, скоро низвергаются.
«Но, — говоришь ты, — возревновал я о Господе (3 Цар.19:10), и усматриваемое невыносимо». А где у нас, почтеннейший, дар пророчества? Где гора Кармил? Где ключи небесные? Где милоть, разделяющая Иордан, ниспадшая на Елисея с сугубой благодатью? Если же и есть у нас какой–нибудь дар, то кому мы оставим его, не имея даже ученика? Посему будем остерегаться, чтобы нам, стремясь к превышающему наши силы, не лишиться и малого, чтобы, отцеживая комара, не поглотить верблюда (см. Мф.23:24), чтобы, стараясь вырвать сучок из глаз братии, самим не остаться не замечающими в глазах своих бревна (см. Мф.7:3), так как мы осуждаемся смотря по тому, с кем мы обращаемся и с кем вместе вкушаем пищу здесь и там. «Такой–то, — говоришь ты, — лживо исповедался, скрыв постыдный грех свой; другой, скрыв свое постыдное дело, рассказывает одно вместо другого; как же врачующий может сказать, что они получили исцеление?»
Нельзя верить, почтенный, а должно весьма осуждать это; никто, добровольно приступая к врачеванию, не станет скрывать своей болезни. Если же иногда и действительно бывает так, то не нам судить об этом, а Богу видящему. Ибо говорится: явное — Богу и нам, а тайное — Господу Богу твоему
