Лев Филатов
Наедине с футболом
НАШЕ ПРИСТРАСТИЕ
Людей, пишущих о футболе, пуще всего стращают подозрениями в симпатиях и пристрастиях. Каждое их слово взвешивают и выверяют, кажется, с единственной целью докопаться, за кого или против кого оно, чтобы открыть в авторе болельщика и тут же привести в движение тяжелые, на гусеничном ходу, обвинения в необъективности, односторонности, чуть ли не в злонамеренности… Предупрежденный об этом молодой репортер, когда ему доверяют футбольную заметку, надевает белый халат, резиновые перчатки и дезинфицирует авторучку. И все равно редактор смотрит на него с опаской и старается разминировать написанное:
– Что-то ты о голубеньких больше сказал, чем о полосатых, да и теплее…
– Но они же играли лучше…
– Это неважно, для нас все равны.
Редактор-то знает, что в футболе все равны не бывают. Но ему осточертели телефонные звонки по утрам с высосанными из пальца упреками за пристрастия, и он, прекрасно понимая, что все равно невозможно предусмотреть, как будет истолкована та или иная фраза, старается вычеркнуть хоть что- нибудь.
Журналисту простят малограмотность, сухомятку, вранье, но только не предпочтение одной из команд. И как-то уже утвердилось, узаконилось, что его деловая квалификация измеряется умением держать ухо востро, или, деликатно, необидно выражаясь, – тактом. Любому человеку в радость говорить о футболе первое, что взбредет на ум, все отводят душу в восторгах и брани. А журналист пусть поостережется, пусть не играет с огнем, никаких вольностей!
Вынужденный подавлять чувства, журналист углубляется в механику игры, начинает искать и различать в ней скрытое от непосвященных и привыкает любой матч расчерчивать на грифельной доске. И тогда цепенеет редактор, будучи не в силах разобраться в хитросплетениях комбинированного метода обороны, противопоставленного игре без фланговых форвардов, и читатель, боясь попасть впросак, помалкивает, польщенный, что с ним разговаривают как с «кандидатом футбольных наук», ну а те, кого именуют специалистами, возбуждаются и рвутся в дискуссию. После такого чтения забывают, какая команда победила и какая проиграла; разыгранная на зеленом газоне драма становится спорным чертежом, и все погрязают в технических подробностях. Добродушный мяч, вся таинственность которого в том, что он круглый, выдают за сложную многоугольную нерешенную фигуру.
Я думаю, что перевод футбола из области открытых чувств в мир дотошного исследования – это и есть ответ прессы на запрет симпатий. В живости изложения, несомненно, что-то при этом теряется. Но футбольному делу, тем не менее, такой поворот кстати. Футболу подсунули сильно увеличивающее зеркало. За великим иллюзионистом стали подглядывать, его чудеса стали разоблачать. Аудитория, некогда простодушная и доверчивая, ныне уже не клюет на старые прозрачные фокусы, ей подавай чистую работу! Да и век такой, что не модно пробавляться сказками и сантиментами…
Все это так. Но не затухают вулканические кратеры стадионов, и по-прежнему ни с чем не сравнимы вскрики ста тысяч душ.
Голосов журналистов в этом громовом хоре не обнаружишь. Они сидят молча, насупившись и в самые патетические моменты утыкаются в свои блокноты и строчат. Прекрасный по выразительности скорбный вздох в их заметках фиксируется так: «На 26-й мин. К. с 14 метров бьет выше перекладины». Только и всего.
Кто-то может предположить, что так же деловиты и спокойны тренеры играющих команд. Напрашиваются книжные аналогии с рулевым, который «твердой рукой держит штурвал». Было время, когда меня тянуло посидеть рядом с ними на лавочке, думал, что открою в их поведении, реакции, репликах какие-то тайные тонкости. Сидел, наблюдал, слушал. И что же? Полтора часа они маются, словно отбывая наказание, свою команду видят хороводом безгрешных ангелов, а команду противника – шайкой закоренелых разбойников; судья, кто бы он ни был, – против их команды; грубость чужого игрока – бандитизм, грубость своего – нечаянная извинительная оплошность, к которой стыдно придираться; гол в ворота соперника – образец искусства, гол пропущенный – фатальная случайность. Электрическое табло для них как электрический стул. И я перестал ходить на тренерскую скамейку.
Однако оговорюсь: взбудораженные, с красными пятнами на лицах, они через какой-то боковой скрытый перископ видят все как полагается, прямо и верно, и когда придет время спокойного разбора, окажется, что от их внимания ничего не укрылось. И весь матч они помнят, как гроссмейстер шахматную партию, горячечные выкрики забыты, и судья не шельма и противник, оказывается, был не лыком шит. А теперь к их услугам еще и видеомагнитофоны, все переживания они могут проверить.
Вне стихии азарта футбол не футбол. Однажды, став свидетелем, как в судейской комнате Кестутис Андзюлис стоически терпел наскоки еще не остывшего тренера проигравшей команды, я спросил, как ему удается сохранять самообладание. «А я его жалею», – ответил Андзюлис. В самом деле, человек, попавший во власть безотчетных чувств, как в беду, беззащитен, и его можно пожалеть, тем более что это у него пройдет.
Словом, в штормовых волнах матча только судье и журналисту полагается все видеть, все слышать и не давать воли чувствам. И тот и другой – не схимники, им ведома футбольная любовь. Их выручает занятость делом. Журналист, если ему вдруг захочется всласть поболеть, умоляет, чтобы ему не поручали писать отчет об этом матче. Ну, а если все же поручат, он, тяжко вздохнув, усилием воли переводит стрелку и обнаруживает, что мысли его уже побежали по иному пути, вокруг иные дали, станции и пейзажи. Разумеется, я говорю о порядочном, умелом журналисте. Тот же Андзюлис рассказывал мне, как он побаивался, когда впервые выходил судить матч с участием команды, которой с юных лет симпатизировал, и как тут же вылечился, потому что на поле мгновенно возникли осложнения, его «симпатии» вели себя не лучшим образом и срочно пришлось принимать меры.
Так, выходит, журналист сродни телеграфисту, бесстрастно отстукивающему донесения? Но ведь журналистов для футбола не выращивают искусственно в колбах, они заявляются в редакции со своим безответственным болельщицким прошлым! Вся штука в том, чему их учит футбол…
Было это давно, как в другой жизни. Выпал день, когда мальчишке некуда было податься. В Фуркасовском переулке находился тогда динамовский магазин спортивных товаров. В витрине висела афиша, извещавшая, что сегодня матч на первенство Москвы команд мастеров «Динамо» и «Спартака». Человек сведущий мигом смекнет, что дело было самое позднее в 1935 году, до начала клубных чемпионатов страны. Да, именно тогда. К счастью, мальчишка наскреб денег на самый дешевый билет. Он втиснулся в трамвай и покатил к Петровскому парку. И вот перед ним на зеленом просторе две команды:
