двух стульях, марксистском и индивидуалистическом». Фучик называл такие оценки поэтизма «твердокаменно-филистерскими», хотя нельзя не отметить, что среди буржуазных критиков были люди, занимавшие реакционные идеологические позиции, но не лишенные литературной эрудиции.
В 1924 году революционная литература понесла тяжелую утрату — умер Иржи Волькер. Ему было только двадцать четыре года. Острая дискуссия о его творческом наследии отразила напряженную идеологическую борьбу на литературном фронте, вскрыла серьезные разногласия, назревшие в среде левой интеллигенции. Ровно через год после смерти поэта в брненском журнале «Пасмо» («Нить») появилась анонимная статья с вызывающим названием «Хватит с нас Волькера!». Статья утверждала, что Волькер вовсе не является новатором, прокладывающим новые пути развития поэзии. Он замыкает собою принадлежащее прошлому и исчерпавшее себя направление «тенденциозных поэтов», это был, в сущности, «плохой поэт», не сумевший создать что-либо новое в области художественной формы. Вдохновителями статьи считали поэта Франтишека Галаса и критика Бедржиха Вацлавека, бывших соратников Волькера по «Деветсилу». Сразу же после ее появления в печати, словно по сигналу, буржуазная пресса поднялась против наследия умершего поэта. Одни осуждали автора «Часа рождения» за то, что он будто бы был близок декадентам, другие — за то, что он был от них очень далек. Левацкая «пролеткультовская» критика заявляла, что он был слишком буржуазен для того, чтобы стать пролетарским поэтом, а критики из декадентского лагеря кричали, что он был недостаточно буржуазен для подлинного художника. В напряженной атмосфере усиления политической реакции и активизации всяческих буржуазных течений и группировок в области культуры идейное значение похода, начатого журналом «Пасмо» против Волькера, выходило далеко за границы литературных споров. Это была борьба против революционного пути развития литературы, против принципов зарождавшегося в Чехословакии социалистического реализма. Недавно еще близкие Волькеру поэты Сейферт и Библ отмалчивались. Хранил молчание и Тейге. Его молчание поощряло противников Волькера и парализовало его недостаточно устойчивых, колеблющихся друзей. Против тайных и явных врагов поэта выступили С.К. Нейман и Неедлы. Вместе с ними на защиту традиций революционной поэзии выступил Фучик.
Темпераментная статья Фучика «Ликвидация „Культа“ Волькера» была напечатана в журнале «Авангард» и стала его лучшим критическим выступлением тех лет. Она выделялась тонким анализом сложных процессов литературной жизни, широтой и смелостью обобщений, полемическим блеском, характерным для его зрелой критической деятельности. «Не читайте Волькера, который не принадлежит вам, — обращается он к буржуазному обществу. — Почитайте лучше Незвала, который ваш. Читайте Сейферта, который перешел к вам. Читайте „Пасмо“, „Диск“ и „Пражские сатурналие“ (деветсиловские журналы. —
На какое-то время Юлиус попадает в магнетическое поле поэтизма. В еженедельнике «Нова свобода» («Новая свобода») Шальда дал весьма лестные оценки поэтизму, трактуя его не как уход от жизни, а, напротив, путь к ней. Мнение Шальды было дорого, ведь именно он боролся за признание поэзии Волькера. Но главное, что повлияло на решение Фучика вступить в 1926 году в «Деветсил», было творчество таких талантливых представителей поэтизма, как Незвал, Библ, Сейферт, Конрад, которое обогащало воображение и чувства людей, дарило радость. Фучик видел, что сквозь пеструю ветошь манифестов и деклараций, сквозь мимолетные лозунги проступало главное — само развитие литературы и искусства, не желавших считаться с односторонними положениями тех или иных теорий и критиков. Дело было не в принадлежности к определенной группировке, а в отношении к жизни, новой действительности. Его симпатии вызывали смелые эксперименты в области формы — метафоричность, ассоциативность, звуковая инструментовка стиха, сближение, как ему казалось, поэзии и журналистики.
У разных представителей поэтизма результаты переоценки старого и поисков нового были разные: одни искатели в своих творческих поисках, освобождаясь от того, что потеряло соль и цену, и мечтая об обновлении форм познания, культуры, искусства, преодолевая собственные заблуждения, сумели связать свои художественные искания с задачами реальной борьбы за новую жизнь, за революционное пересоздание мира. Другим этого было не дано, и в этом была их трагедия. Она предопределила судьбы некоторых даже высокообразованных и одаренных людей, достойных лучшей участи, нежели та, что их постигла. Это видно на примере лидера «Деветсила» Карела Тейге. Он все более и более нигилистически относился к национальному и мировому культурному наследию, считал его устаревшим хламом, теряя почву под ногами, уходя все дальше и дальше от жизни народа. В 30-е годы он скатился на позиции троцкизма и антисоветизма.
Влияние поэтизма сказывалось какое-то время на творчестве Фучика: в ряде его театральных рецензий появились тенденции теоретизирования, отрицания классического наследия, однако он не стал ортодоксальным сторонником поэтизма. Трезвый взгляд на вещи толкал его уйти от безжизненных теорий и бездейственного созерцания, не останавливаясь перед своего рода переоценкой только что приобретенных ценностей. И после вступления в «Деветсил» он продолжал писать статьи для журнала «Авангард», который был известен своим критическим отношением к поэтизму. Малейшую возможность он использует для того, чтобы высказать свои симпатии и верность реалистическому направлению.
Журналистское крещение Фучик получил в 1926 году, когда Клуб современных издателей «Кмен» («Клуб модэрних накладателу». —
Лестное предложение Фучик принял со сложным чувством; наконец-то он станет у руля солидного журнала, но какова будет его направленность? Дадут ли ему возможность осуществить задуманное?
Действовал он изобретательно и гибко, не вступая в конфликты с издателями, но и не идя на компромиссы со своей совестью. Главное для него — пропаганда хорошей современной книги, информация о событиях, имеющих непреходящее значение. При этом он руководствовался тем тонким и верным чутьем правды и красоты, которого почти ничем не заменишь. Он чувствовал, как расширяются его познания литературного мира того времени, как накапливается опыт журналиста и литературного критика. Широкий резонанс вызвали его рецензия на роман Марии Майеровой «Лучший из миров», статья «Шестидесятилетие Петра Безруча» и материалы к пятидесятилетию Елены Малиржовой и другие.
Подбирая авторов, Фучик отдавал предпочтение писателям, поэтам и критикам из «Деветсила», привлек к сотрудничеству в «Кмене» Константина Библа, Витезслава Незвала, Курта Конрада, Марию Майорову, профессоров Неедлы, Шальду.
Фучик сумел превратить «Кмен» в серьезный информационно-литературный журнал, на тридцати двух страницах которого выступали передовые деятели чешской литературы 20-х годов. Уже в первом его номере Йозеф Гора писал о Карле Томане, Йозеф Чапек — о юмористической повести Ванчуры «Причуды лета», А.М. Пиша — о романе Горы «Голодный год».
Фучик ввел обширный раздел, посвященный культурной жизни за рубежом. В этой рубрике писали тринадцать человек, один моложе другого. Им было по двадцать лот, а самому старшему двадцать шесть лет. Здесь постоянно были представлены сообщения из Советского Союза, статьи Фучика о влиянии Великой Октябрьской социалистической революции на чешскую культуру и искусство.
С большим душевным подъемом он — самый молодой из коллектива авторов — включился в работу по подготовке юбилейного сборника объемом около 600 страниц «Десять лет диктатуры пролетариата». Статья «Октябрь и чешская литература» писалась под глубоким впечатлением от пребывания Владимира Маяковского в Праге. Для Фучика это был незабываемый день…
Маяковский приехал в Прагу по приглашению Общества культурного и экономического сближения с новой Россией. 26 апреля 1927 года в большом зале Народного дома на Виноградах, рассчитанном на тысячу
