Вечером 24 апреля 1942 года комиссар Вём из антикоммунистического отделения пражского гестапо, имеющий репутацию самого удачливого чиновника в этом заведении, чувствовал себя самым несчастным человеком на свете. Профессиональная честь унтерштурмфюрера была серьезно задета: расставленные загодя с такой старательностью сети оказались пусты. Все началось с того, что осенью 1941 года шпик на заводе «Юнкере» нашел в одном из цехов подпольную коммунистическую листовку и отнес ее в гестапо. Туда немедленно был направлен платный агент Вацлав Дворжак. Его устроили механиком в цехе, где была найдена листовка. Для маскировки и завоевания доверия рабочих провокатору было разрешено заниматься саботажем, ругать оккупантов и симулировать горячий симпатии к Советскому Союзу. На него обратили внимание руководители заводской партийной ячейки, ему стали давать читать подпольные газеты и листовки, которые он ночью относил в гестапо, где их фотографировали. Он втерся в доверие к руководителю партийной ячейки Йозефу Бартоню, который не только рекомендовал Дворжака в партию, но и познакомил его с Елинеком. Так квартира Елинеков попала в поле зрения гестапо, хотя не из-за основной подпольной работы, успешно проводимой здесь в течение вот уже двух лет. Дворжак успешно разыгрывал из себя подпольщика, стосковавшегося по настоящей боевой работе, и просил познакомить его с «товарищем из руководства партии». Елинек стал играть роль посредника, чтобы познакомить его с Яном Выскочилом. После многочисленных проверок и оттяжек Ян согласился все же встретиться с Дворжаком. В этот роковой день, двадцать четвертого апреля, в кинотеатре на Мичанах должна была состояться встреча. Ждали десять минут, двадцать, полчаса — а он не явился.
Бём не мог знать, что Ян увидел из окна мансарды, где он скрывался, подозрительную машину, остановившуюся, по чистой случайности, перед домом. Из машины вышел высокий мужчина с девушкой (это был Бём со своей секретаршей), но они не позвонили у калитки, а пошли по направлению к кинотеатру, где через несколько минут он должен был встретиться с Дворжаком. Это внушало подозрения, и он решил остаться дома, не рисковать.
— Неужели нельзя ничего придумать? — прикидывал Бём. — И быстро, быстро! Да быть такого не может, чтобы он ничего не придумал и его провели вокруг пальца. Если Дворжак ведет двойную игру, ему придется дорого расплачиваться. Надо проучить его немедленно, сейчас же, сию минуту!
Струхнувший провокатор предложил арестовать Единена в его квартире, что, мол, внесет ясность в это запутанное дело. Предложение понравилось, и было решено в ту же ночь арестовать всех членов партийной ячейки на заводе «Юнкере». В течение нескольких часов были арестованы и отвезены на допрос во дворец Печека товарищ Бартонь и другие члены его группы.
Успех окрылил Бёма, и он тотчас отправился на Панкрац за Йозефом Елинеком, арест которого намечался на другой день.
Через полчаса Бём с пистолетом в руке, окруженный восемью вооруженными молодчиками, стоял у дверей квартиры Елинека. Через сорванную с петель входную дверь гестаповцы врываются в квартиру. Дула пистолетов нацелены на двух женщин и трех безоружных мужчин: Йозефа и Марию Елинеков, супругов Фридов и Мирека.
Неожиданно из-за дверей, прихрамывая, выходит пожилой мужчина с черной бородой. Он останавливается перед удивленными гестаповцами и медленно поднимает руки вверх.
Бём, не предполагавший в ту минуту, что перед ним стоит Юлиус Фучик, встречает его пощечиной.
— А-а, еще один!
Начинается обыск. В глазах хозяйки мелькнул испуг, когда она увидела, как гестаповцы за пять минут перевернули вверх дном ее образцовую квартирку. Она медленно повернула голову к мужу и спросила:
— Пепик (Пепик — уменьшительное от Йозеф. —
Муж всегда был немногословен, и теперь он ответил спокойно и коротко:
— Пойдем на смерть, Маня.
Бём, расставив длинные ноги, стоял посреди комнаты, слегка покачиваясь с носка на каблук, и с усмешкой поглядывал на два пистолета, которые еще минуту назад лежали у Фучика в кармане черного демисезонного пальто. Настроение у него улучшилось. Провал в кинотеатре неожиданно обернулся таким успехом. Выуживали одного, а попались в сеть сразу шестеро. Мужчина с бородкой начинал его интересовать все больше и больше. Кто он? Почему он не стрелял? Считал бесчестным стрелять в спину или опасался, как бы во время перестрелки не пострадали его друзья? Быть может, от него идут нити к руководству партии?
В полицейской машине Бём забрасывает Фучика вопросами:
— Ты кто такой?
— Учитель Горак.
— Врешь!
Фучик молча пожимает плечами. Снова вопросы, угрозы, удары. У Фучика начинает стучать в висках. Вскоре машина въезжает в проезд дворца Печека. Огромное здание, принадлежащее ранее фабриканту и владельцу шахт, внушало людям суеверный страх. Это голгофа чешского народа, резиденция гестапо, серое каменное здание, похожее на уродливую крепость в центре Праги. Лабиринт темных коридоров, на окнах кованые решетки, тусклый свет, деревянные панели, вереницы дверей кремового цвета. Бём гонит Фучика на пятый этаж. Часы длинного костлявого комиссара показывают одиннадцать, когда они вошли в кабинет начальника антикоммунистического отделения Лаймера. Началась самая длинная ночь в жизни Фучика. Кровавый допрос. Гестаповцы быстро установили, что удостоверение личности фальшивое, а через час долговязый Бём, весело улыбаясь, входит в кабинет.
— Все в порядке… господин редактор?
Кто бы мог подумать, что первый час допроса, первые побои сломают Мирека, этого отважного и боевого парня, опаленного огнем войны?
На очной ставке Фучик с презрением посмотрел на Клепана. Тот назвал свое имя и сказал, что бородатый — это Фучик, член ЦК, а он, Клецан, действовал лишь по его приказу. Его нельзя было узнать. Трусливо блуждающий, полубезумный взгляд, безвольно опущенные плечи, трясущиеся колени. В какую минуту произошло его падение? Или это всего лишь желание спасти свою молодую жизнь, выкарабкаться любым путем из трясины? Но и это ведь не менее страшно. Если и был у него в душе стержень, то не железный, а резиновый.
— Клянусь, Юла, мне сказали, тебя уже нет… Я не искал спасения, хотел одного — чтобы скорее оставили в покое… чтобы скорее убили.
Скрывая боль и отвращение, Фучик принял гордую позу.
— Ну что же, раз вы теперь знаете, что я Фучик — пожалуйста!
Допрос продолжался, но допрашивали теперь не сомнительного учителя Горака, а редактора ненавистной «Руде право», человека из руководящего подпольного центра партии. В картотеке, переданной нацистам чешской полицией, содержались сведения о нем на тридцати трех страницах. Там значилось, что во времена буржуазной республики Фучик был редактором «Руде право» и «Творбы», дважды нелегально ездил в Советский Союз, за что неоднократно приговаривался к тюремному заключению.
Допрашивали Лаймер, Фридрих, Зандер, Дюмихен, доктор Ганс и Каллус. Особенно отличились Фридрих и Зандер, слывшие в гестапо особенно беспощадными врагами коммунистов и носившие черно- бело-красные ленточки «За заслуги в борьбе с внутренним врагом».
Фридрих сказал, что собственноручно забил насмерть уже восемь человек — сломит и бородатого. Это был поджарый, смуглолицый субъект со злыми глазами и злой усмешкой. В Чехословакию он приехал еще в 1937 году как агент гестапо и участвовал в убийствах немецких антифашистов-эмигрантов.
