совпала по времени с завершением старого и началом нового периода в жизни страны (хотя внешне все выглядело внушительно: монархия, сумевшая избежать войн, могла сосредоточить свое внимание на преимущественном решении внутренних проблем). Рубежом можно считать конец 1894-го, 1895 и 1896 годы. То было время совпадений нескольких процессов, развитие которых в конце концов преобразило всю политическую действительность.
В Россию входил капитал — крупная сила, появившаяся как-то неожиданно, вдруг. «Конечно, к 90-м годам в России существовал капитализм, но размеры громадного явления эта новая сила приобрела только в ходе небывалого промышленного подъема, начавшегося в 1895 году, — писал Ю. Б. Соловьев в книге „Самодержавие и дворянство в конце XIX века“. — Давая 9 процентов ежегодного прироста, русская промышленность обогнала по темпам развития все другие страны, оставив позади даже бурно растущую Америку. В течение нескольких лет Россия обзавелась базой тяжелой промышленности, построила Донбасс, совершила в целом громадный скачок в своем промышленном развитии, а капитал, и верно, стал значительной фигурой, сразу сформировавшись как финансовый капитал». Складывалась странная картина: бурный рост капитализма на фоне отсталого землевладения. Марксистские (по форме) характеристики, данные отечественным историком Ю. Б. Соловьевым еще в начале 1970-х годов, не должны нас пугать — они лишь фиксируют то положение, которое сложилось в России на заре последнего царствования. Важно отметить иное: говоря о внутренней политике власти, ученые пытались показать те противоречия, преодолеть которые в условиях самодержавной государственности было чрезвычайно сложно.
Действительно, развивая промышленность, власть старалась не допустить разрушения крестьянского общинного уклада и уничтожения сословного характера землевладения. Парадокс заключался в том, писал Ю. Б. Соловьев, что самодержавие боролось «с утверждающимся капиталистическим укладом в сфере политики», создавая «ему оранжерейные условия в области экономики», при этом ограничивая и стесняя развитие капитализма в деревне. В подобных условиях будущее поместного дворянства не вселяло оптимизма — «благородные» землевладельцы в большинстве своем не смогли приноровиться к новым методам хозяйствования, средства рационально использовать не умели и в итоге оказались заложниками мирового аграрного кризиса, низшая точка которого пришлась на 1893–1895 годы. Год от года диспропорция между промышленным и сельскохозяйственным производством увеличивалась. Мощный промышленный подъем 1893–1899 годов, с которым было тесно связано и железнодорожное строительство, стал доказательством этого непреложного факта.
На фоне промышленного роста, политические последствия которого только начинали определяться, Николай II должен был
Ко времени смерти Александра III политические симпатии его сына не были известны широким кругам русской общественности, он был «закрытой книгой» для тех, кто не видел в предшествовавшем царствовании исторических перспектив. То, что Николай II молод, внушало оптимизм, ведь молодость, как правило, не ассоциируется с идеями «консервации». Так думали многие, в том числе и Лев Николаевич Толстой. В том же 1894 году, вскоре после восшествия на престол Николая II, он начал писать рассказ- сказку с характерным названием — «Молодой царь». Это незавершенное произведение можно считать напутствием великого писателя последнему самодержцу России. Сюжет его прост: царь, только что вступивший на престол, решил, устав от трудов праведных, устроить себе в рождественский сочельник, вечером, отдых. Накануне он много работал с министрами: утвердил изменение пошлины на заграничные товары, поддержал продажу от казны вина и новый золотой заем, необходимый для конверсии, одобрил циркуляр о взыскании недоимок, указ о мерах пресечения сектантства и правила о призыве новобранцев. Наконец царь освободился, вернулся в свои покои и стал с нетерпением ждать прихода супруги. Однако пока ждал — уснул. Его разбудил некто —
По ходу рассказа становится понятно, что Толстой под видом этого неизвестного хотел показать Христа. Христос провел царя по различным местам, показав, к чему приводит исполнение его распоряжений, — к убийству на границе несчастных контрабандистов; к повальному пьянству в деревнях, где люди уже перестают быть людьми, теряя человеческий облик; к притеснениям неправославных христиан; к насилиям и смертям невинных в ссылках. После всего увиденного, проснувшись в слезах, молодой царь в первый раз «почувствовал всю ответственность, которая лежала на нем, и ужаснулся перед нею». В беспокойстве он вышел из своих покоев и в соседней комнате увидел старого друга своего отца. Тот попытался убедить его, что все не так уж плохо, что не надо преувеличивать собственную ответственность. «И ответственность на вас только одна — та, чтобы исполнять мужественно свое дело и держать ту власть, которая дана вам. Вы хотите добра вашим подданным, и Бог видит это, а то, что есть невольные ошибки, на это есть молитва, и Бог будет руководить и простит вас».
Услышав это, молодой царь обратился с вопросом к жене, а та не согласилась с царедворцем. Обрадовавшись сну, увиденному супругом, она («молодая женщина, воспитанная в свободной стране») признала, что ответственность, лежащая на царе, — ужасна. «Надо передать большую часть власти, которую ты не в силах прилагать, народу, его представителям, и оставить себе только высшую власть, которая дает общее направление делам». Завязался учтивый спор: с царицей не согласился царедворец. Но царь вскоре перестал слышать спор, внимая голосу «спутника в его сне». Тот убеждал царя, что он прежде всего человек, у которого помимо царских есть и человеческие обязанности, вечные — «обязанность человека перед Богом, обязанность перед своей душой, спасением ее и служения Богу, установлением в мире Его царства».
«И он проснулся. Жена будила его, — завершал свое повествование Толстой, замечая: — Какой из тех трех путей избрал молодой царь, будет рассказано через 50 лет».
История рассудила иначе — уже через несколько месяцев Толстой убедился, какой путь избрал молодой царь. Наивные представления писателя о супруге самодержца как о женщине, желавшей насадить в России европейские свободы и права, также не оправдались. Сейчас, зная историю последнего царствования, даже удивительно читать о подобных надеждах. Однако задним умом быть крепким несложно. Не будем забывать, что современники «молодого царя» могли только мечтать, рассуждая о возможных сценариях будущего. Молодость Николая II давала им такую возможность.
Конечно, если юноша и не имеет ответа на вопрос «Что делать?», то, по крайней мере, он задается вопросом иным — «С чего начать?», по ходу жизни и накопления опыта научаясь преодолевать возрастной максимализм. Но все это — в теории. Российская практика в очередной раз доказала исключительную важность субъективного фактора в истории. Библейский Екклесиаст был, безусловно, прав — все возвращается «на круги своя», часто (добавим уже от себя) даже незаметно для современников. Да и было ли чему возвращаться? Надежда на изменение направления политического «ветра» после октября 1894 года была столь же обманчива, сколь и вера в то, что желание все оставить «как раньше» вполне осуществимо. Сохранение «формы» порой вводит в заблуждение относительно будущего «содержания». Но большое видится на расстоянии. Всему свой черед. Иллюстрацией сказанному и стала история России — от воцарения Николая II и до первой революции 1905 года.
Начало этого пути — речь, произнесенная молодым самодержцем 17 января 1895 года; речь, обозначившая его как политика — в данном случае неважно, самостоятельного или нет. Понять ее, правильно оценить — значит выйти на вопрос о том, как понимал Николай II идею самодержавия, и более широко, на проблему самодержавия как стержневого принципа российской государственности. Но об этом чуть позже.
Речь, произнесенная царем 17 января 1895 года в Николаевском зале Зимнего дворца, была ответом на верноподданнический адрес, подготовленный тверским земством в самом конце 1894-го. Проект адреса
