нововведение («странную иерархию») связывали с фамильным статутом императорской семьи, восходящим к временам Александра III, но объяснить этот «формальный статут» никак не могли. В дальнейшем влияние Марии Федоровны на ход государственных и семейных дел уменьшилось, но вплоть до революции 1917 года ее официальный статус сомнению не подвергался.
Коронация — это всегда суета: необходимо разместить множество гостей и их слуг, прибывшие на торжества войска (а всего было собрано тогда 83 батальона, 47 эскадронов и сотен, более 20 батарей), наконец, отремонтировать здания и украсить город. Придворные и правительственные службы должны были решать многочисленные задачи, начиная от удовлетворения нужд гофмаршальской части, требовавшей в свое распоряжение 1300 человек постоянной прислуги и 1200 поденных работников, найма кучеров с экипажами и т. п., и заканчивая оборудованием новой электрической станции для освещения Кремля. «Весь город чистился, красился, наряжался, но особенно разукрашен был путь следования царя из Петровского дворца в Кремль, — вспоминал Б. А. Энгельгардт. — Все дома сплошь были завешены флагами, зеленью, в окнах виднелись бюсты и портреты царя и царицы, на стенах — гербы, вензеля, надписи. На перекрестках были устроены громадные арки с хоругвями, расшитыми золотом и серебром, с длинными кистями. У железнодорожного переезда возвышались две колонны по тридцать метров высоты, с патриотическими надписями». Патриотизм бывает разным. Для монархиста коронация — важнейший государственный праздник, символизирующий преемственность самодержавной власти. Это — религиозная мистерия. А либерально настроенные современники задолго до прибытия царя распространяли по Москве ерническое четверостишие:
Последний русский монарх не стал «вторым Николаем», хотя, как уже говорилось, почитал своего прадеда, не передалось ему прадедовской цельности, силы воли, любви к «императорскому ремеслу». Он был обречен играть свою, трагическую роль самодержца в стране, где монархические настроения образованного меньшинства корректировались. Объясняя это явление прилагательно к эпохе Николая II, современный российский историк А. Н. Боханов пишет, что царь осознавался тогда как политическая фигура; «богопомазанность» в деформированной системе монархических представлений уже ничего не определяла. Об истоках этого явления мы будем говорить позже, сейчас же стоит отметить одно — рассуждать о цельном монархическом чувстве, объединяющем всех подданных российской короны конца XIX века, трудно. Коронацию далеко не все воспринимали как религиозно значимый акт. Например, мистически настроенные люди майскую коронацию считали тревожным знаком: вспоминали, как в том же месяце проходили торжества венчания на царство отца Николая II — Александра III, «и это давало повод говорить с зловещим шипением, что это не к добру: в мае венчаться — маяться…», а Николай I и Александр II короновались 22 августа[56]. Конечно, подобные рассуждения всерьез воспринимать не стоило, мало ли какие совпадения бывают в жизни, тем более что царствование «майского» Александра III прошло в целом без потрясений, и все же…
Четырнадцатого мая в 10 часов утра императорская чета вошла в Большой Успенский собор Московского Кремля через южные двери. Встречал ее митрополит Московский Сергий (Ляпидевский). «Через помазание видимое, — напутствовал митрополит, — да подастся Тебе невидимая сила, свыше действующая к возвышению Твоих царских доблестей, озаряющая Твою самодержавную деятельность ко благу и счастью Твоих верных подданных». Это была религиозная задача, которую император должен был решать в течение всей своей жизни — как самодержавный правитель Российского государства. Так мыслил митрополит, так, очевидно, понимал свой долг и император. Спор о правоте (или ошибочности) подобных взглядов в данном случае ничего нам не даст, но вспомнить рассуждения П. К. Иванова «на тему», думается, будет и правильно, и к месту…
После того как император с супругой и матерью вошли в храм и сели на специально подготовленные троны, к Николаю II поднялся митрополит Петербургский Палладий (Раев) и попросил самодержца исповедовать православную веру. В ответ самодержец прочел по книге Символ веры, после чего диакон провозгласил великую ектенью, то есть молитвенно вспомнил всех членов дома Романовых. Затем в храме наступила полная тишина — началась непосредственная подготовка коронации: митрополиты Петербургский Палладий (Раев) и Киевский Иоанникий (Руднев) взошли на тронное место для «послужения» Николаю II во время его облачения. В официальном изложении далее все проходило так: Николай II снял с себя обыкновенную цепь ордена Святого Андрея Первозванного, отдал ее великому князю Владимиру Александровичу и повелел возложить на себя императорскую порфиру с принадлежащей ей бриллиантовой цепью этого ордена. Митрополиты поднесли порфиру и помогли возложить ее на царя. Митрополит Палладий прочел две молитвы, и Николай II повелел подать ему большую императорскую корону, потом скипетр и державу. Затем он короновал вставшую перед ним на колени императрицу, возложив на ее голову малую императорскую корону. Перед этим царь прикоснулся своей короной к голове венчаемой супруги, демонстрируя тем самым, что свои права она получает
На самом деле коронация прошла не совсем гладко. Когда царь протянул руку к короне и хотел взять ее, тяжелая бриллиантовая цепь ордена Святого Андрея Первозванного, символ могущества и непобедимости, оторвалась от горностаевой мантии и упала к его ногам. «Один из шести камергеров, поддерживающих царскую мантию, наклоняется к сверкающей на полу регалии и подает ее министру Двора. Тот прячет Андреевскую цепь… в карман… Николай II выходит из оцепенения. Руки его опускаются к красной подушке и медленно поднимают над головой переливающуюся при свете бесчисленных свечей корону» — так красиво описал случившееся писатель Георгий Иванов, многие годы собиравший материалы для «Книги о последнем царствовании». Конечно, история с оторвавшейся цепью — мелочь, но многие современники, участвовавшие в коронационных торжествах, восприняли ее как дурной знак, предупреждение о грядущих несчастьях…
В тот день царь был в мундире Преображенского полка, как уже говорилось выше — с орденом Святого Андрея Первозванного, императрица Александра Федоровна — в белом серебряном платье и с лентой ордена Святой Екатерины. Мундир и подошвы сапог Николая II имели заранее сделанные отверстия — разрезы, невидимые со стороны, через которые только и можно было совершить миропомазание (в дальнейшем коронационная одежда была отдана на хранение — как святыня и историческая реликвия). Таинство миропомазания было совершено уже после коронования царя. В 10 часов 55 минут император опустился на колени для прочтения установленной молитвы. Все присутствовавшие в Успенском соборе вслед за Николаем II также встали на колени. В молитве, произносимой на церковнославянском языке, царь просил у Бога помощи в деле управления империей, публично исповедуя древний принцип: «сердце царево в руце Божией».
Затем митрополит Палладий прочел молитву за царя и произнес приветственную речь. Чин коронования завершился, императорскую чету поздравили родственники и гости, после чего началась литургия. В ней участвовали три митрополита (Петербургский Палладий, Московский Сергий, Киевский Иоанникий) в сослужении протопресвитеров И. Л. Янышева и А. А. Желобовского, протоиерея И. И. Сергиева (Кронштадтского) и четырех клириков Успенского собора. Среди духовных лиц только отец Иоанн Сергиев присутствовал в Успенском соборе не потому, что занимал какую-либо официальную церковную должность, а потому что в конце XIX века был одним из самых известных православных священников России; в дни болезни императора Александра III в Крыму он молился у постели умиравшего императора.
Миропомазание царя состоялось после окончания литургии и причащения служившего духовенства. Готовясь к нему, император впервые (за все время нахождения в храме) снял шашку. Митрополит Палладий
