как дым.
Неудачи преследовали русских и на море. Так, в самом начале войны (31 марта 1904 года) погиб командующий Тихоокеанским флотом вице-адмирал С. О. Макаров — один из наиболее ярких флотоводцев того времени. Броненосец «Петропавловск», на котором он находился, подорвался на мине. Отправленная в начале октября 1904 года из Либавы на Дальний Восток 2-я Тихоокеанская эскадра, так же как и 3-я эскадра, состояла из старых разнотипных судов, называемых моряками «калошами». Совершив 18000- мильный переход вокруг Африки, русские корабли под командованием вице-адмирала З. П. Рожественского 14 мая 1905 года подошли к Цусимскому проливу и вступили в бой с главными силами японского флота, превосходившими их в артиллерии, бронировании и скорости хода. Разгром был полный: из тридцати восьми русских кораблей затонуло двадцать два, семь попало в плен, и только шесть сумели уйти в нейтральные порты, где и разоружились. Три корабля достигли Владивостока. Пять тысяч моряков были убиты и потонули, более шести тысяч попали в плен, три тысячи спаслись.
«Как ни готовилось русское общество в тайниках своей души к новой гекатомбе, к новому несчастью, но размеры катастрофы поразили всех, — отмечал современник. — Они обнаружили всю глубину разложения нашего старого строя, бесконтрольного, бюрократического, в котором все было „гладко на бумаге“…»[71] Поражение, как и победа, всегда персонифицируется. Так и Цусима стала олицетворением неудач, постигнувших Россию при последнем самодержце. «Цусима — это было начало конца, — вспоминал известный политический деятель последних лет николаевского правления В. В. Шульгин. — Цусима роковым образом отразилась на престиже царя, ее никогда не могли забыть». Более того, «царя считали прямым виновником Цусимы». На фоне набиравшей силу революции военная катастрофа воспринималась как закономерный результат «бездарного правления», а будущее монархии рисовалось в исключительно мрачных тонах.
Действительно, с конца 1904 года внутриполитическая ситуация в стране обострялась день ото дня. В Баку началась всеобщая забастовка; в Москве — студенческие выступления, носившие откровенно антиправительственный характер. Дело дошло до того, что на собрании Общества распространения технических знаний раздавались призывы «долой самодержавие!». Генерал-губернатор Москвы великий князь Сергей Александрович пытался получить санкцию на запрет собрания от министра внутренних дел или от великого князя Константина Константиновича (покровителя общества), но они уклонились.
В результате Сергей Александрович, являвшийся сторонником «жесткого курса», подал прошение об отставке, мотивируя свой уход противодействием этому курсу министра внутренних дел князя П. Д. Святополк-Мирского. Ушел со своего поста и обер-полицмейстер Москвы Д. Ф. Трепов. Их примеру последовал пользовавшийся поддержкой Сергея Александровича министр юстиции Н. В. Муравьев. Князь Святополк-Мирский 3 января 1905 года получил от Николая II грозное письмо, в котором указывалось, что «теперешнее бездействие вполне равносильно преступному попустительству». А на следующий день император потребовал от министра ввести общий запрет на собрания. Понимая, что исполнить требование государя не может, князь заговорил об отставке.
Сменивший Плеве Святополк-Мирский на посту руководителя МВД продержался всего несколько месяцев. Он по-иному, чем его предшественник, смотрел на внутреннюю политику России. «Положение вещей так обострилось, — говорил князь царю при своем назначении, — что можно считать правительство во вражде с Россией, необходимо примириться, а то скоро будет такое положение, что Россия разделится на поднадзорных и надзирающих, и тогда что?» Потому критики князя называли его политический курс «эрой попустительства».
Не будет преувеличением сказать, что накануне великих потрясений в правительственных кругах царил разброд, картина которого была дополнена досадной случайностью: 6 января в день Богоявления, когда император вышел к Иордани (сделанной на реке Неве, напротив Иорданского подъезда Зимнего дворца), во время салюта одно из орудий 1-й конной батареи «выстрелило картечью с Васильев[ского] остр [ова] и обдало ею ближайшую к Иордани местность и часть дворца. Один городовой был ранен. На помосте нашли несколько пуль; знамя Морского корпуса было пробито», — записал в дневнике Николай II 6 января 1905 года. Случившееся выглядело как неудавшееся покушение, и Двор, и царь были поглощены расследованием, никто не верил, что это — случайность. И хотя в дальнейшем все прояснилось, а император снисходительно отнесся к инциденту и обрадовался, узнав, что покушения не было, «этот выстрел также содействовал созданию тревожного, напряженного настроения»[72].
Николай II уезжал 6 января в Царское Село под крики и улюлюканье толпы. Наблюдавший этот отъезд барон H. E. Врангель вспоминал: «Прохожие смеялись, мальчишки свистали, гикали:
— Ату его!
Седой отставной солдат, с двумя Георгиями на груди печально покачал головой:
— До чего дожили! Сам помазанник Божий!»
Конечно, столичная толпа — еще не народ, но факт столь откровенного неуважения к личности монарха игнорировать невозможно.
…Развязка наступила через несколько дней — 9 января 1905 года. Как правило, именно эту дату называют, когда говорят о начале Первой российской революции. Не имея возможности специально рассматривать этот вопрос (тем более что существует масса литературы, посвященной Кровавому воскресенью), отмечу лишь несколько наиболее важных моментов.
Мирное шествие рабочих к Зимнему дворцу возглавлял священник Георгий Гапон, агент полиции, сумевший благодаря своим связям в МВД создать массовую организацию — «Собрание русских фабрично- заводских рабочих г. Санкт-Петербурга». Устав этого общества, утвержденный еще в феврале 1904 года, провозглашал трезвое и разумное времяпрепровождение рабочих, укрепление среди них русского национального самосознания, развитие разумных взглядов на права и обязанности, проявление самостоятельности в деле законного улучшения условий труда. Все — легально.
В сентябре 1904 года рабочих, входивших в «Собрание» и плативших взносы, было 1200 человек (посещавших беседы и вечера — в несколько раз больше). К январю 1905 года «Собрание» состояло из одиннадцати отделов. В подавляющем большинстве членами гапоновской организации были верующие люди, преданные царю и наивно полагавшие, что только он может радикально улучшить положение рабочего человека (если, конечно, узнает всю правду). Наивность — не порок, но ее последствия порой бывают очень трагичны. Особенно когда этой наивностью пользуются провокаторы. Конечно, Гапон не был «классическим» провокатором, но он «заигрался» в политику, практически выйдя из-под контроля полиции. Меньше всего в этом можно винить священноначалие: митрополит Санкт-Петербургский Антоний (Вадковский) отрицательно относился к деятельности Гапона в «Собрании», но тот, имея покровителей среди крупных чинов МВД, оказался неуязвим для церковного начальства.
В начале января 1905 года руководимое Гапоном «Собрание» поддержало забастовку Путиловского завода, приняв таким образом участие в политической борьбе. По странному стечению обстоятельств, именно 6 января, когда произошел инцидент у Зимнего дворца, Гапон провел совещание со своими ближайшими помощниками, на котором и было принято решение организовать 9 января массовое шествие рабочих к царской резиденции, чтобы передать их требования непосредственно самодержцу. Власти пытались, как могли, изменить ситуацию, но «обуздать» Гапона не сумели. 8 января П. Д. Святополк- Мирский получил высочайшее повеление об объявлении в Санкт-Петербурге военного положения и созвал совещание, на котором было принято решение об аресте мятежного священника. После совещания князь отправился на доклад к царю и попросил его отменить военное положение. Николай II якобы выглядел совершенно беззаботным и согласился с предложением своего министра.
Насколько верно утверждение о «беззаботности» — судить трудно, ибо в своем дневнике в тот день царь отметил, что в столице еще с 7 января бастуют все заводы и фабрики. «Из окрестностей вызваны войска для усиления гарнизона. Рабочие до сих пор вели себя спокойно. Количество их определяется в 120000 ч[еловек]. Во главе рабочего союза какой-то священник — социалист Гапон. Мирский приезжал вечером для доклада о принятых мерах». Современные церковные историки полагают, что вечерний доклад Святополк-Мирского имел успокоительный характер и не давал представления об остроте и сложности положения в Петербурге. Царь так и не ознакомился с текстом петиции рабочих, «не был поставлен в известность о намерениях военно-полицейских властей столицы на предстоящий день».
Впрочем, если бы Николай II прочитал текст петиции, он, скорее всего, возмутился бы. Петиция
