полагал, что на далекой восточной окраине империи ему предстоит осуществить грандиозную политическую миссию. О скептическом отношении к подобным мечтам своих министров он, без сомнения, догадывался: государственный деятель не может позволить себе отрываться от действительности и строить ничем не подтвержденные планы. Поэтому-то Николай II и «хитрил» с министрами, приближая безответственных дилетантов. Еще в 1903 году данное обстоятельство прекрасно понял и по-своему интерпретировал военный министр А. Н. Куропаткин. Встретившись однажды с министром финансов С. Ю. Витте, генерал откровенно признался ему в том, с чем трудно было не согласиться:
Поэтому государь и хитрит с нами, но что он быстро крепнет опытностью и разумом и, по моему мнению, несмотря на врожденную недоверчивость в характере, скоро сбросит с себя подпорки вроде Хлопова (А. А. Клопова.
Будущее не оправдало надежд министра — «подпорки» менялись, но не «сбрасывались». Провал грандиозных восточных планов не стал для самодержца уроком и лишь обострил негативное к нему отношение в самых широких слоях русского общества. Неудачи становились нормой политической жизни, а царь — своеобразным символом несчастья. Но не будем спешить с окончательными заключениями — необходимо учитывать не только характер последнего государя, но и тот психологический климат, который сложился в стране в первые годы его царствования. Уже в 1890-х годах в русском образованном обществе заговорили о безволии Николая II, который якобы не в состоянии вести русский политический корабль. Что бы он ни предпринимал, все встречало скептическое отношение и ухмылку. Конечно, это касалось и дальневосточных дел.
Редактор крупнейшей и влиятельной газеты «Новое время» А. С. Суворин в первый день нового, 1898 года занес в дневник свой характерный разговор с сыном, в котором затрагивалась тема прихода в Порт- Артур английских кораблей.
«— Что же это, государь проглотит такую обиду?
— Отчего не проглотить? Он только полковник.
— Ну, пускай он произведет себя в генералы и таких обид не прощает».
Причину нанесения «обиды» Суворин видел в том, что царь окружен «глупцами и прохвостами, вроде графа Муравьева», в то время — министра иностранных дел империи, пессимистически заявив, что «не это еще будет». «Обида», как показало ближайшее время, прощена не была — Россия реализовала свои «права» на Порт-Артур (при непосредственном участии того же графа M. H. Муравьева), но это лишь ухудшило ситуацию на Дальнем Востоке. Приход в Порт-Артур России привел к необратимым последствиям в русско-японских отношениях, но вспоминал ли об этом А. С. Суворин, оценивал ли свои прежние претензии к монарху в 1904 и 1905 годах? Разумеется, нет. Что было — то прошло.
К 1905 году к монарху накопились новые претензии. Даже «правые» сановники откровенно говорили, «что царь болен, его болезнь — бессилие воли». «Он не может бороться, всем уступает, а в эту минуту вырывает у него уступки самый ловкий во всем мире человек — Витте», — записала в дневнике А. Богданович 28 декабря 1904 года. Подобные заявления звучали тем чаще, чем ближе слышались раскаты революции, неизбежность которой в конце 1904 года была очевидна. Предстояло пережить 1904 год, поражения и унижения войны, чтобы Николай II окончательно утратил кредит доверия в глазах большинства представителей русского образованного общества и стал восприниматься как трагикомическая фигура в «низах». «Суворин рассказывает, — записал в дневнике летом 1904 года генерал А. А. Киреев, — что извозчик, везший одного его знакомого, проезжая мимо домика Петра, сказал: вот, барин, кабы нам теперь такого царя, а то теперешний
Удивившись «коварству» японцев, Николай II тем не менее не считал войну с ними фатальной для России. «Господь да будет нам в помощь!» — записал он в дневнике, узнав о начале боевых действий. А правительство поначалу даже представляло войну с Японией как священную борьбу под покровительством святого Серафима Саровского, канонизация которого состоялась летом 1903 года. Но, по свидетельству великого князя Александра Михайловича, солдаты не узнавали нового святого на иконах, чувствовали себя растерянными. В качестве вдохновителя войск, писал великий князь, святой Серафим «потерпел полный провал»[70]. История получила развитие в карикатурах тех лет; на одной из них изображалось, например, что сражающимся воинам вместо патронов на боевые позиции подвозят иконы.
Россия не имела перед Японией военного преимущества. На огромном пространстве от Читы до Владивостока и от Благовещенска до Порт-Артура было дислоцировано 98 тысяч солдат и 24 тысячи пограничников. Сибирская магистраль способна была пропускать не более шести воинских эшелонов в сутки. И хотя за время боевых действий на Дальний Восток, проведя девять мобилизаций, отправили один миллион 200 тысяч человек, для победы этого оказалось недостаточно. Тихоокеанская эскадра, большинство судов которой базировалось в Порт-Артуре, уступала по мощи японскому флоту. А укрепления Порт-Артура оставляли желать лучшего.
Главнокомандующим вооруженными силами на Дальнем Востоке вначале был адмирал Е. И. Алексеев. В октябре 1904 года его сменил на этом посту бывший военный министр, командующий Маньчжурской армией А. Н. Куропаткин, который в ходе Ляоянского сражения, в августе 1904 года, упустил реальные шансы на победу. В марте 1905 года он передал свои полномочия генералу Н. П. Линевичу.
Японцам удалось осадить Порт-Артур и запереть там русскую эскадру. Русские войска под руководством генерал-лейтенанта Р. И. Кондратенко героически обороняли крепость и выдержали четыре штурма. Но после гибели Кондратенко начальник Квантунского укрепленного района генерал А. М. Стессель 20 декабря 1904 года сдал Порт-Артур.
Известие о сдаче Порт-Артура шокировало царя. «Защитники все герои и сделали более того, что можно было предполагать, — записал тогда в дневнике Николай II и резюмировал: — На то, значит, воля Божья!» Со столь странным, казавшимся многим современникам отрешенным, отношением царя к трагедиям государственного масштаба нам придется столкнуться еще не раз.
Эта «отрешенность», впрочем, не вводила в заблуждение тех, кто имел возможность регулярно встречаться с царем и знал его с юных лет. Надежда на Бога во всем и всегда — вот основа политического мировоззрения царя. Соответственно, все случавшееся в жизни — и личной, и государственной — Николай II рассматривал через призму благоволения (или, наоборот, неблаговоления) Бога. В мае 1905 года, когда Русско-японская война близилась к трагичному для России финалу, императрица Александра Федоровна искренне говорила, «что Бог карает нас военными несчастьями за то, что мы Его оставили, мало религиозны, мало молимся! Следовало бы исправить такое ложно богословское мнение, — сетовал генерал А. А. Киреев, — сваливающее все на Господа Бога и оставляющее в душе чувство, что я-то прав, я-то действовал правильно…
Старый генерал, человек глубоко религиозный, консерватор славянофильского направления, А. А. Киреев знал, о чем говорил: в первые месяцы 1905 года погибли последние надежды на благоприятное для России окончание войны. В ходе Мукденского сражения, произошедшего в феврале 1905 года, японские войска прорвали фронт, заставив Куропаткина отдать приказ об отступлении. Тогда русские потеряли более 89 тысяч человек убитыми, ранеными и пленными. Закрепившись на Сыпингийских позициях, российская армия вплоть до заключения мира уже никуда не выдвигалась — военные действия в Маньчжурии практически прекратились. Следствием поражения Куропаткина стало то, что моральный дух русской армии оказался сломлен. В войсках начался глухой ропот. Надежды на победу в сухопутном сражении рассеялись
