Микеланджело Буонарроти

города собирались водрузить статую обнаженного мужчины? После этого каждый вечер вокруг «Давида» стали выставлять ночной патруль.

Статуя была торжественно открыта только 8 сентября. Вся Флоренция в тот день бурно приветствовала Микеланджело, которого признали самым великим итальянским скульптором. Выражая всеобщий восторг, Джорджо Вазари написал, что статуя Давида «отняла славу у всех статуй⁶⁰, современных и античных, греческих и римских»⁶¹.

«Давид» Микеланджело в прямом смысле этого слова олицетворял Флоренцию. Он стоял лицом к Риму, как молчаливый охранник, следящий за безопасностью города, как предупреждение римской церкви, чтобы она даже не думала о том, чтобы угрожать заново обретенной свободе.

На площади Синьории «Давид» простоял три века. Он возвышался у стены огромного темного здания, переживая вместе с ним все невзгоды судьбы Флоренции. Передвинуть его – это значило бы вызвать дурные предзнаменования. И флорентийцы были правы, долго сопротивляясь его перемещению под крышу даже тогда, когда разрушительное время уже явно коснулось каменного тела победителя Голиафа.

В 1873 году статую все же пришлось перенести в здание Академии, а на площади сейчас стоит бронзовая копия, привлекающая к себе тысячи туристов со всего мира.

Методика Микеланджело

Бенджамин Блеч и Роя Долинер пишут:

«Тот Давид, которого он создал, был просто чудом. Он нарушал все традиционные образы. Вместо того чтобы показать поражение Голиафа, Микеланджело предпочел изобразить мальчика-пастуха в самый решающий момент. Его взгляд кажется встревоженным, но также и уверенным. Он стоит на месте, обнаженный и безоружный, в его руках только праща и булыжник. А Голиафа нигде не видно. Давид как будто застыл в преддверии важной битвы, которая изменит всю его жизнь и жизнь его народа. Он изображен в момент, когда он поворачивается к великану-филистимлянину. Такая динамика позволила скульптору в очередной раз продемонстрировать глубокое знание мужской анатомии.

Особенно шокирующим для зрителей того времени – а в действительности и для многих посетителей Академии во Флоренции и в наши дни – было то, что Микеланджело добавил густые волосы на лобок Давида. В греко-римском мире герои изображались без волос и со скрытыми гениталиями, как знак их достоинства и чистоты духа. Микеланджело же выделял промежность Давида, указывая на тот факт, что он наделял его обычными способностями. Возможно, это был ответ пуританскому господству террора Савонаролы <…> Но как бы там ни было, это определенно проявляет любовь Микеланджело к обнаженной мужской натуре. В действительности, вся статуя является хвалебной песнью красоте мужского тела»⁶².

Кстати сказать, по скульптуре «Давид» можно понять, каким образом работал Микеланджело. Орудия, которыми пользовались скульпторы в эпоху Возрождения для обтесывания и шлифовки мрамора, были предельно простыми: кувалда, позволявшая грубо обтесывать глыбу; долото, применявшееся для проработки деталей; резец, напоминавший металлический шпатель; скребок, с помощью которого осуществлялась шлифовка, и т. д.

Микеланджело придавал абсолютное значение рисунку, но, к сожалению, перед смертью он уничтожил все свои учебные наброски, так как считал их несовершенными. Сделанные в основном с живых моделей, рисунки Микеланджело редко относились к одному проекту. Их было множество.

Надин Сотель по этому поводу пишет:

«Соединяя большое количество набросков (если обойти вокруг статуи, как повторял он сам, можно насчитать сорок различных ракурсов), Микеланджело делал уменьшенный глиняный макет. Пропорции с макета он переносил на мраморную глыбу с помощью «финишера» – размеченного диска, устанавливавшегося, подобно шляпе, на голову макета. С поворотной линейки, нанесенной на этот диск, свисали тонкие нити, сделанные из свинца, с их помощью измерялись углы и расстояния. Второй «финишер», располагавшийся на вершине мраморной глыбы, позволял переносить размеры с макета на оригинал.

Потом Микеланджело брался за мрамор, отмечая очертания персонажа – ногу, колено, кулак, плечо и т. д. – при помощи металлических штырей, вбиваемых в глыбу. Наконец, он отмечал направления для распределения усилий – например, от левого колена к торсу, потом к животу и т. д. Он неоднократно писал, что «мрамор оживляет его резец, как если бы он оживлял тело, спрятанное в нем».⁶³

– Микеланджело делает больше обломков за четверть часа, чем три каменотеса за целый час! – воскликнул как-то один из очевидцев его работы.

Скульптор трудился увлеченно, он с ходу соглашался на огромное количество заказов, без какой- либо предварительной оценки требующихся на это сил и времени. «Его всепоглощающая энергия, – рассказывает Асканио Кондиви, – практически полностью отделила его от человеческого общества»⁶⁴.

Глава 9 «Настенная дуэль» с Леонардо да Винчи

Оскорбление конкурента

Как и Леонардо да Винчи, Микеланджело хотел быть одновременно и инженером, и рисовальщиком, и живописцем, и скульптором, и каменотесом. Он занимался всем сразу, и у него не оставалось времени ни на себя, ни на других. Это был какой-то замкнутый круг: Микеланджело страдал от страшного переутомления, которое воспринимал как наказание, и он от этого мучился еще больше.

То, что он не был хорош собой, – это еще мягко сказано. К своему внешнему виду Микеланджело относился подчеркнуто пренебрежительно, а вот пышные одежды Леонардо да Винчи он называл показухой.

Считается, что своей элегантностью и благородством поведения Леонардо хотел стереть воспоминания о том, что сам он был внебрачным сыном простого нотариуса из Винчи от его возлюбленной, крестьянки Катерины (есть другая версия: мать Леонардо якобы была не крестьянкой, а рабыней, которую в свое время привезли в Италию). А вот Микеланджело, наслышанный от отца о своем благородном происхождении, часто говорил удивленному Асканио Кондиви, что «искусством должны заниматься благородные люди, а не плебеи»⁶⁵.

В любом случае, Леонардо да Винчи был единственным художником во Флоренции, подобным Микеланджело в своем одиночестве и в способности работать по двадцать четыре часа в сутки. Но Леонардо был ему совершенно чужим: не только по причине его частых посещений Чезаре Борджиа, но еще и потому, что автор «Моны Лизы» и создатель странных летающих машин сам слыл одиночкой до могза костей.

Надин Сотель характеризует Микеланджело так:

«Забота о том, чтобы всегда выполнять свои обязательства, в течение многих лет его жизни отравляла мысли художника, но он не мог от этого избавиться иначе, чем неистовой, похожей на самоистязание работой. Он ненавидел самого себя, и это постоянно ставило его в нестерпимые положения. Точно так же дело обстояло и в любви. Он считал себя недостойным и потому не был никем любим»⁶⁶.

Микеланджело всегда излишне нагружал себя работой. Явный перебор принятых заказов подобен логике наркомана. Что это было? Вызов? Боязнь пустоты?

Это, кстати, неправда, что Микеланджело вечно нуждался в деньгах. Хотя он сам всячески поддерживал иллюзию своей бедности – к концу жизни он был богатейшим человеком. Однако, несмотря на это, он всегда жил скудно. Съедая наспех краюху хлеба и выпивая стакан вина, скульптор ворчал себе под нос, что, мол, приходится постоянно держать в руках кувалду, резец или перо.

– И как ему удается делать так, чтобы обе руки постоянно были заняты? – удивился как-то один из подмастерьев.

– Смотри, в левой руке он держит уголь для рисования. а теперь – в правой, – заметил другой.

Микеланджело был чрезвычайно горд тем, что он одинаково хорошо владел обеими руками, то есть был амбидекстром (как и Леонардо да Винчи, который даже умел писать задом наперед), что позволяло ему работать в два раза больше. Вечером он забывался тяжелым сном на три, максимум на четыре часа. Ложась, он не снимал одежды и обуви, следуя собственным медицинским принципам: тугая шнуровка сжимала вены на ногах и якобы способствовала улучшению кровообращения.