врага. Когда окончен был Давид, синьоры пригласили лучших флорентийских живописцев и ваятелей для совещания о том, куда его поставить. Леонардо присоединился к мнению зодчего Джульяно да Сан-Галло, что следует поместить Гиганта на площади Синьории, в глубине лоджии Норканьи, под среднею аркою. Узнав об этом, Микеланджело объявил, что Леонардо из зависти хочет спрятать Давида в самый темный угол так, чтобы солнце никогда не освещало мрамора и чтобы никто не мог его видеть. Однажды в мастерской, во дворе с черными стенами, где писал Леонардо портрет Джоконды, на одном из обычных собраний, в присутствии многих мастеров <…> зашла речь о том, какое искусство выше, ваяние или живопись, – любимый в то время среди художников спор. Леонардо слушал молча. Когда же приступили к нему с вопросами, сказал:
– Я полагаю, что искусство тем совершеннее, чем дальше от ремесла.
И с двусмысленной скользящей улыбкой своей, так что трудно было решить, искренне ли он говорит или смеется, прибавил:
– Главное отличие этих двух искусств заключается в том, что живопись требует больших усилий духа, а ваяние – тела. Образ, заключенный, как ядро, в грубом и твердом камне, ваятель медленно освобождает, высекая из мрамора ударами резца и молота, с напряжением всех телесных сил, с великою усталостью, как поденщик, обливаясь потом, который, смешиваясь с пылью, становится грязью <…> Тогда как живописец в совершенном спокойствии, в изящной одежде, сидя в мастерской, водит легкою кистью с приятными красками. И дом у него – светлый, чистый, наполненный прекрасными картинами; всегда в нем тишина, и работа его услаждается музыкою, или беседою, или чтением, которых не мешают ему слушать ни стук молотков, ни другие докучные звуки.
Слова Леонардо были переданы Микеланджело, который принял их на свой счет, но, заглушая злобу, только пожал плечами и возразил с ядовитой усмешкой:
– Пусть мессер да Винчи, незаконный сын трактирной служанки, корчит из себя белоручку и неженку. Я – потомок древнего рода, не стыжусь моей работы, не брезгаю потом и грязью, как простой поденщик. Что же касается до преимуществ ваяния или живописи, то это спор нелепый: искусства все равны, вытекая из одного источника и стремясь к одной цели. А ежели тот, кто утверждает, будто бы живопись благороднее ваяния, столь же сведущ и в других предметах, о которых берется судить, то едва ли он смыслит в них больше, чем моя судомойка»76.
Короче говоря, рассудить их должен был публичный поединок.
Задуманное монументальное изображение на стене дворца должно было рассказать о героической истории Флоренции. И вот, в начале 1504 года, Леонардо да Винчи начал работу над «Битвой при Ангияри», картиной, представлявшей атаку кавалерии в сражении 1440 года против крупного отряда миланских войск. Фреску предполагалось поместить на правую часть стены. Она должна была показать общеизвестное умение ее автора изображать лошадей.
А Микеланджело, инициировавший этот публичный поединок, начал работу над левой частью стены. Он выбрал в качестве сюжета битву при Кашине, эпизод войны с пизанцами 1374 года: сэр Джон Хоуквуд и его британские наемники атаковали тогда четыре сотни флорентийцев, купавшихся в реке Арно, но часовой вовремя предупредил капитана Малатеста.
Как отмечает А. Гастев, «трактуя свою тему с большим остроумием и выдумкой, он решил показать не самую битву, но готовность солдат сражаться, подвергаясь опасности, что должно было вызвать наибольшее сочувствие у зрителей. Очевидцы рассказывают, что тревога застала солдат в жаркий день купающимися в реке; и вот, как это изображено на картоне, они торопливо одеваются, застегивают латы и спешат взяться за оружие; причем каждый их жест <…> не только свидетельствует об умении и наблюдательности мастера, но <…> побуждает зрителя к тому самому действию, ради которого данный исторический сюжет изображен, а именно к защите дорогого и единственного отечества»77.
И еще – при таком сюжете Микеланджело мог наглядно показать все свое совершенство в умении рисовать «живые» обнаженные тела.
Казалось, что это будет захватывающая дуэль. Предполагалось, что каждая фреска превысит размером четыреста квадратных метров. Купили и привезли огромные листы бумаги (очень, кстати сказать, дорогое удовольствие для начала XVI века). На них должны были быть сделаны рисунки углем, чтобы потом перенести их на свежую штукатурку будущей фрески.
Оба художника занялись тем, что их более всего интересовало: Леонардо да Винчи сосредоточился на анатомии лошадей, а Микеланджело – на крепких обнаженных мужчинах во всевозможных позах.
В то время как Леонардо делал эскизы в своей обширной мастерской в Санта-Мария Новелла, Микеланджело решил воспользоваться помещением зловещего госпиталя при церкви Сант-Онофрио.
По всей вероятности, они с Леонардо больше не встречались из-за острой взаимной неприязни, а сложившаяся ситуация допускает мысль о том, что большое расстояние даже лучше для поддержания видимости мира между двумя соперниками.
Микеланджело повезло: стена длинной комнаты, где он работал, была намного больше (семь метров на девятнадцать), а окна выходили не только на улицу, но и на реку Арно, которая задумывалась одним из главных элементов его будущей фрески.
Надин Сотель пишет:
«Существовала тем не менее большая проблема: как точно угадать с размерами зала заседаний Совета? «Битва при Кашине» стала для художника подвигом. Нарисованная на длинном рулоне бумаги в масштабе, она была разрезана на квадраты, и над каждым из них Микеланджело работал отдельно. Затем переплетчик Сальвадоре собрал эти квадраты всего за два дня до открытия дверей госпиталя для публики 1 января 1505 года. При участии большого числа помощников, включая Граначчи, огромный рулон бумаги был натянут на раму, занявшую большую часть стены. Микеланджело саркастически назвал получившееся «Купальщиками». Всего три месяца потребовалось Микеланджело, чтобы справиться с работой»78.
А вот великий Леонардо испросил для себя аж двенадцать месяцев.
Флорентийцы поначалу не особенно интересовались этой дуэлью, но после того, как были показаны полноразмерные подготовительные «картоны», весь город пришел в восторг. А потом наступила очередь того, чего так боялся Микеланджело: требовалось написать фреску, и он никогда этого не делал – а состязаться ему предстояло с лучшим художником в мире.
Тем временем со всей Италии съезжались люди, чтобы полюбоваться творениями двух гениев. В своем госпитале Микеланджело мог увидеть молодых многообещающих художников Флоренции. Здесь побывал Андреа дель Сарто, который спросил, может ли он скопировать изображение. Затем прибыл Рафаэль, один из величайших художников во всей мировой истории. Ему был двадцать один год, и его красивое аристократическое лицо Микеланджело нашел симпатичным. Рафаэль сказал, что очарован увиденным, и в тот момент никто не смог бы предсказать, что вскоре между художниками зародится ненависть.
В то время скульптору Бенвенуто Челлини было всего четыре с небольшим года, но он сохранил живые воспоминания о двух картинах и потом в книге «Жизнь Бенвенуто Челлини, написанная им самим» сказал следующее:
«Он завел речь о Микеланджело Буонарроти; причиною чему был рисунок, который я сделал, копия с картона божественнейшего Микеланджело. Этот картон был первым прекрасным произведением, в котором Микеланджело показал свои изумительные дарования, и делал он его в соревновании с другим, который делал такой же, с Леонардо да Винчи, а должны они были служить для зала Совета во дворце Синьории. Изображали они, как Пиза была взята флорентинцами; и удивительный Леонардо да Винчи предпочел изобразить конный бой со взятием знамен, столь божественно сделанные, как только можно вообразить. Микеланджело Буонарроти изобразил на своем множество пехотинцев, которые, так как дело было летом, начали купаться в реке Арно; и в эту минуту он изображает, что бьют тревогу, и эти нагие пехотинцы бегут к оружию. И с такими все делается прекрасными телодвижениями, что никогда, ни у древних, ни у современных, не видано было произведения, которое достигало бы такой высокой точки. А как я уже сказал, и тот, что у великого Леонардо, был прекрасен и удивителен. Стояли эти два картона – один во дворце Медичи, другой в папском зале. Пока они были целы, они служили школой всему свету»79.
Антонио да Сангалло и Рафаэль даже приняли решение покинуть мастерскую Перуджино в Перудже, чтобы поработать перед «Купальщиками». Сам того не желая, Микеланджело встал во главе мастерской
