бесприютными и бедными. Одетые в шкуры, вы пасли в горах жалкие отары, из-за которых были вынуждены отчаянно сражаться с иллирийцами, трибаллами и соседними фракийцами. Вместо шкур Филипп нарядил вас в плащи, спустил вас с гор на равнины… А что до этих самых варваров, то он превратил вас из их рабов, на которых они прежде нападали, захватывая и уводя вас самих и все, что вам принадлежит, — в господ и повелителей. Он присоединил к Македонии большую часть Фракии и, овладев наиболее удобными приморскими областями, раскрыл страну для торговли, а также устранил помехи для разработки рудников. Филипп сделал вас правителями фессалийцев, которые прежде заставляли вас умирать со страху, и, усмирив племя фокидян, открыл вам широкую и гладкую дорогу в Грецию… Придя в Пелопоннес, он устроил тамошние дела и, назначенный самодержавным предводителем всей Греции в походе против Персии, снискал славу не столько себе, сколько всему македонскому союзу» (VII, 9, 2–5). Даже с поправкой на риторику следует признать справедливость этих похвал.
Полагаю, неправы те, кто истолковал отъезд Александра вместе с матерью в 337 году как изгнание или ссылку. Филипп был бы в высшей степени неразумен, если бы отправил к своим врагам победителя при Херонее, в котором души не чаяла вся армия, а также единственного своего сына, который по возрасту мог принять у него корону. С другой стороны, как мог Александр возбуждать беспорядки в Иллирии, враждебной стране, которой он не знал и где он едва не лишился армии двумя годами позже? На деле все было иначе: сопроводив с военным эскортом Олимпиаду с оказанием почестей, которые ей полагались, и перепоручив ее семье у озера Янина, в Пассароне или Додоне (Эпир), юный Александр должен был весной 336 года, прежде чем возвратиться к отцу, совершить набег на иллирийцев. Посулив прощение и награду за покорность, Александр прошел долиной Аоя и по западным склонам Смолики и Грамма преодолел перевал Бара, а затем спустился вдоль Галиакмона. Вот о чем свидетельствует рассуждение, которое мы теперь процитируем: «После похода, который Александр один, без отца совершил против иллирийцев, он, одержав победу, написал Филиппу, что враг рассеян и бежал. Филипп же никакого участия в боях не принимал» (
Учитывая сказанное, все, что мог унаследовать Александр от своего отца, оказывается еще более сомнительным, чем те черты, которые традиция возводит к его наследственности по материнской линии. Можно ли счесть наследственным здравый смысл? Реализм? Проницательность? Упорство? Все эти черты никак нельзя отнести на счет одного Филиппа, совместив их в то же время с горячностью, самоволием, ревнивым страхом, которые приписывают Олимпиаде. Возможно, Филиппу все же принадлежит одна неизменная составляющая характера Александра: открытость духа, любопытство или, применяя выражение Р. Ле Сенна[18], «широкое поле сознания». Мы не найдем в поступках завоевателя ни мелочности, ни крохоборства. Все в нем дышит величием и предприимчивой отвагой. В природных задатках Александра явно проглядывает еще одна черта, однако ее, как мне представляется, можно приписать не столько воле или примеру Филиппа, сколько генетике: он выказал себя послушным ребенком. Он принужден был обуздывать себя. Нам известно лишь одно наказание, которое существовало в пажеском корпусе: розги. Это юное создание, этот живой и пылкий ребенок покорился силе своего отца. В конце концов живость духа и тела никак не противоречит умению владеть собой, и многим воспитателям удалось смягчить натуры, считавшиеся неукротимыми. В определенном смысле Александр напоминал Буцефала, своего любимого коня: он был нетерпелив и покорен.
Что значит быть первым
Что несомненно воспринял Александр от своих учителей и товарищей по учебе, так это принципы кастового воспитания, восходящие к отдаленным векам формирования индоевропейской идеологии. По меньшей мере десять тысяч лет культурных традиций, оставивших по себе след в языке, мифах и социальной практике, убедили правящие классы Македонии в том, что македоняне, или «люди с гор», представляют собой структурированную общину, имеющую три функции (религиозную, военную, экономическую) и четыре уровня социальной принадлежности (семья, род, племя, нация) с вождем или царем, выходцем из военной аристократии, во главе. Этот-то вождь или царь и был для своего народа гарантом отправления религиозного культа, военных побед и материального благосостояния. Славившееся породистыми лошадьми племя эмафиев, или «людей песка», на юго-востоке (близ современной Верии, в античности Беройя), известное уже в VIII веке до н. э. Гомеру, в первой половине VII века выдвинуло из своих рядов княжескую династию Аргеадов, которые и основали первое объединенное царство — Македонию. По одной легенде, дошедшей до нас благодаря Геродоту (VIII, 137), первые здешние вельможи, братья Гаван, Аэроп и Пердикка, были здесь когда-то пастухами: один пас коней, второй — быков, а третий — овец.
Это означает, что македоняне все еще жили при родовом строе, с сохранением пережитков тотемизма, экзогамии и полукочевого образа жизни. Три талисмана самовластия — золотой кубок солнца, длинный нож или кинжал и священный хлеб — находились в руках рода Пердикки и хранились в Эгах, крепости вблизи Вергины, в нижнем течении Галиакмона. В легенде об основании Македонии мы также находим не более трех цветов, характерных для трех каст: белый цвет Аргоса, красный (цвет роз) — Бермия и черный — цвет глинистых почв Пиерии. На долю Архелая I в конце V века до н. э., но прежде всего Филиппа II, отца Александра, выпала задача добавить к этим трем кастам свободных людей, чистокровных арийцев, отряд ремесленников (происходивших, как правило, из греков с Балканского полуострова) — инженеров, механиков, литейщиков, кораблестроителей, художников, врачей, которые напоминают неарийцев, шудр в Индии, кузнецов Мамурия Ветурия в Риме[19], Дактилий, или потомков Дедала на Крите, «демиургов», или ремесленников в микенском мире.
Рассказывая юному Александру, что он происходит непосредственно от величайшего воителя Геракла и от царя мирмидонян Ахилла, запечатлевая в памяти мальчика их подвиги в песнях и эпических стихах, его воспитатели, родственники и наставники напитывали дух царевича неизгладимыми образами, политическими и нравственными идеалами, к которым он вновь и вновь возвращался на протяжении своей краткой жизни. Прежде всего Александр оказался проникнут убеждением в собственной принадлежности к аристократии, то есть к группе лучших людей, для которых слава, ???o? является высшей целью существования, а личное мужество, ?????, делает их повелителями. Если Ахилл предпочел короткую и славную жизнь жизни долгой и ничем не примечательной, так это потому, что он сделал выбор в пользу единственной достойной формы жизни после смерти — неувядаемой славы, и лишь лучшие могут надеяться ее достигнуть. К этим лучшим принадлежал и царь. Сосредоточив в руках сразу три функции, царь обретает их в основном в силу своих исключительных добродетелей: он должен быть правдив, честно биться на войне и всегда и во всем проявлять великодушие. С подобными формулами, описаниями такого рода мы сталкиваемся и в древнейших эпосах, от Ирландии до Индии, и в том, как в эпосе Александра повествуется о его жизни и деяниях.
Прежде всего следует подчеркнуть поразительную искренность молодого человека, а впоследствии царя, который не терпел лжи не меньше, чем заговоров. Филипп, который при всех попенял Александру за то, что он действовал исподтишка, желая расстроить брак сводного брата с дочерью сатрапа Пиксодара в 337 году, навсегда исцелил его от интриг. Урок не пропал даром. Филота, сына Пармениона, погубило в октябре 330 года то, что он не был откровенен, скрыв от царя нити опутывавшего его заговора. Александр был способен простить погрязших в долгах продажных солдат, если они честно сознавались в своих проступках. Александр, любивший беседовать с философами, даже с дерзкими киниками, не переносил «софистов», то есть тех умников, которые, подобно греку Каллисфену из Олинфа, стремились из любви к искусству доказывать истинность любого утверждения. Возмутительность подобного рода риторики продемонстрировал штабу Александра Каллисфен, когда в 328 году этот болтливый племянник Аристотеля, ничуть не смущаясь, произнес сначала похвальное слово македонянам, а потом выступил с сатирой на них (
