— Ветер ослаб, — объявила она, входя.
— Приятно слышать, — ответил я.
— Сегодня в полночь — полнолуние, — сказала она.
Я промолчал, ибо мне нечего было добавить к сказанному.
Вечером мы устроили нечто наподобие плотного ужина с чаем, идею которого Морган почерпнула во время своих путешествий по Йоркширу. Это было достаточно экзотично по меркам Дикфорда, где обычный воскресный ужин состоял из холодной говядины со свеклой и бланманже. За ужином я решил отведать сдобы, которую счел вполне подходящей лунной пищей, ибо она была белой и воздушной.
Улыбнувшись своей странной улыбкой, Морган забрала из-под моего носа блюдо с мясным рулетом прежде, чем мне удалось взять второй кусок.
— Сегодня именно та ночь, — многозначительно сказала она.
Я знал, что это именно так, но никогда в жизни я не чувствовал себя менее склонным к эзотерике. Самому себе я поклялся, что буду никуда негодным партнером по танцам или по тому, что бы она ни задумала.
Около десяти часов я начал потихоньку клевать носом, когда внезапно она стала действовать. Она извлекла откуда-то нечто, напоминавшее кимоно, сделанное из грубой белой чесучи; было похоже, что ткань была оригинальной выделки и отбелена натуральными средствами. В любом случае, была заметна некоторая грубость фактуры и не совсем чистый белый цвет ткани. На ноги мне предстояло надеть мягкие резиновые туфли — наподобие тех, что надевают купальщики, с той лишь разницей, что они были выкрашены серебряной краской; головной убор же представлял собой большой, свободно повязанный кусок серебристой парчи. После того, как она расправила мои одежды, я стал напоминать египтянина. Затем вручила мне невероятных размеров накидку с капюшоном, сделанную из тяжелого бархата цвета темного индиго. Она скрывала меня всего до пят и, очевидно, на нее пошла уйма ткани — я знал, что она весила добрую тонну, но все равно был рад ей, ибо предстояла долгая, холодная ночь. Она скреплялась у ворота массивной серебряной пряжкой с изображением трезубца — символа морских богов.
— Я хочу, чтобы вы пошли в пещеру, — сказала она, — и занимались там медитацией до восхода луны, а затем вернулись бы ко мне.
— Над чем я должен медитировать? — спросил я.
— Над тем, что вам придет в голову, — сказала она.
— А не будет ли это всего-навсего пустым балаганом? — спросил я.
— Нет, — ответила она, — я занималась там медитацией в течение всего последнего месяца. Это не будет бестолковым занятием — попытайтесь и увидите.
Она дала мне электрический фонарик.
— Держите его под накидкой, когда будете спускаться по тропинке — я не хочу, чтобы с берега кто- нибудь увидел свет, ведь никто не знает о существовании прохода в пещеру.
Я вышел. Как и предупреждала Морган, ветер ослаб, и на дворе не было так холодно. Луна еще не взошла, лишь яркий свет звезд струился с безоблачного неба. Я медленно двинулся вверх по холму; проходя между двумя рядами стоявших на страже пирамид, я почувствовал, что они как будто ожили и зорко наблюдали за мной. Они как будто говорили: «Проходи, друг!» — но я с легкостью предложил бы любому желающему шествовать вместо меня между рядами молчаливых каменных стражей. Возможно, это было лишь разыгравшееся воображение, а может быть — всего лишь результат напряжения глаз с тем, чтобы в темноте разглядеть их едва заметные тела, но мне казалось: каждая из них светилась неясным мерцанием, а на вершинах пирамид горел белый огонь.
Я не заметил ничего особенного, подходя к восстановленному пилону, — но все же вблизи от него появилось ощущение чего-то странного, необычного. Я не мог рассмотреть ничего, кроме темной глыбы пилона, выделявшейся на фоне звездного неба; но, подойдя поближе, я почувствовал, что воздух насыщен мощными электрическими разрядами, и мое сердце взволнованно застучало. Мне трудно описать получше собственное состояние. Это было ощущение некоего жара, хотя взяться ему было неоткуда. Проходя под пилоном, я почувствовал, как будто перехожу из одного измерения в другое по своеобразному тоннелю. Восточная часть пилона теперь принадлежала другой, более древней земле, где любые наши галлюцинации становились явью.
Я с удивлением отметил полное отсутствие кроликов вокруг. Все они вдруг исчезли. Странно, ведь это было их обычное время кормления, так что они должны были тысячами скакать вокруг — но я не встретил ни одного животного. Очевидно, сторожевые пирамиды наслали на них гнев Господен, как поступили и со мной.
Ущелье в скале я отыскал довольно быстро — к нему меня вывели пирамиды. Ночью идти было не так страшно, как днем, ведь сейчас я не видел маячившего передо мной провала. Благополучно спустившись по тропинке, я с превеликой осторожностью ступил на неровную поверхность. Я тут же увидел слабое красноватое свечение между скал и понял: передо мной была пещера, и внутри нее горел огонь. Проскользнув в узкий, приземистый наклонный проход, я очутился внутри. Оказалось, что свет излучали две большие жаровни, добела раскаленные от пылавшего в них угля. Приятное тепло разливалось внутри пещеры, а дым от угля нисколько не тревожил, быстро просачиваясь в глубокую расселину свода пещеры. Странный наряд Морган, сделанный из шкур белых Самоедов [В оригинале — «Samoyeds» — очевидно, порода северных белых собак. ], был наброшен на камень, служивший, очевидно, троном для жреца; усевшись на нем, я начал свое бдение. Я вспомнил о том, что псы посвящаются Диане как богине Луны, управляющей силами приливов и отливов. Задумавшись о том, где был сейчас прилив, я поймал себя на мысли, что с удовольствием вообще забыл бы о его существовании. Во всяком случае, я попытался представить, что сейчас начинался отлив.
Поскольку ветер упал, а с болот не доносилось ни одного звука, свидетельствовавшего о чьем-либо передвижении, в пещере воцарилась абсолютная тишина, если не считать легкого потрескивания раскаленных угольев. Затем мне послышался слабый, едва доносившийся рев телившейся коровы. В некотором смысле это подпадало под общую канву — ведь воплощением Луны была Изида, в другой форме являвшейся под видом Хатор, рога на лбу у которой одновременно символизировали и рога лунного полумесяца. Корова ревела не переставая в течение всего отела — затем воцарилась тишина и я понял, что в мире прибавилась еще одна жизнь. И вновь исчезли звуки, лишь уголь тихо потрескивал в жаровнях; я погрузился в медитацию глубже…
Я почувствовал себя жрецом, восседающим на странном подобии трона, завернутым в тяжелый, плотный бархат складчатой накидки, с серебристыми носками сандалий, выглядывавших из-под ее полы. Я сбросил капюшон, и серебристая ткань моего головного убора упала мне на плечи, симметрично обрамляя лицо. Положив руки себе на бедра — подобно тому как это делали египетские боги, — я полностью отдался медитации.
Сразу замечу: здесь была проделана немалая магическая работа, так как образы возникали до странности яркими и двигались с совершенно спонтанной легкостью. Поверх угля в жаровнях был положен ладан, так что по мере продвижения огня по пещере заклубился ароматный дымок, собиравшийся в ее углублениях причудливыми фигурами; я видел, как в клубах дыма появлялись лица, подобно тому, как они возникали перед моим взором в морских волнах. Меня упорно не покидала странная мысль о том, что и другая пещера в теле Белл Ноул сейчас была также освещена, и что в ней осуществлял бдение кто-то другой, хотя разумом я понимал, что та, вторая пещера давно засыпана прахом веков и землею. Правда, сегодняшней ночью разум мой явно изменял мне — ведь своими глазами я наблюдал казавшиеся реальными картины, которые я в другой раз назвал бы иллюзией; да и сама моя обыкновенная земная жизнь прекратила на время свой бег для меня. Я был жрецом, который отправлял ночное бдение, думая о вещах, не принадлежавших этому миру.
Всею силою собрав остатки разума, я попытался сосредоточиться на своей обязанности медитировать. Мысленным взором представив себе раскинувшуюся у подножья пещеры страну такой, какой видел ее в видениях ранее, я попытался перенестись туда. Однако из этой затеи ничего не вышло. Запечатленные в памяти картины прошлого не имели ничего общего с живым изображением — плоские и двумерные, без какой-либо глубины, они были мертвы и напоминали холсты художника. Убедившись в бесполезности сознательных попыток, я сел ровнее и позволил картинам создаваться по их собственным законам.
Болотистые низины и пересекавшие их канавы потускнели и постепенно преобразились в высокую
