пальца и ускользнув на своей машине? А если так, то каковы были ее мотивы? А может, она искренне заблуждалась, добровольно приняв смерть? Или же ее вера была искренней, и последнее в ее жизни событие было лишь успешным завершением дела всей ее жизни? Думаю, что каждому под силу выбрать объяснение по собственному вкусу, ибо если даже каждая из теорий ничего не объясняет в отношении самой Морган — она говорит чертовски много сама по себе.
Добравшись до опасного поворота на вершине холма, мы заметили, что пирамиды и пилон опять были разрушены. В конце концов, они держались лишь силою собственного веса, а на вершине холма всегда дул ужасно сильный ветер. Со стороны суши форт выглядел нормально, но когда мы подъехали к главным воротам, мы не смогли их открыть. Мы поняли, что некий предмет подпирал ворота с внутренней стороны. Трет совершил умопомрачительный обходной маневр по скалистому краю утеса, и вскоре я уже слышал, как он загремел засовом с той стороны ворот. Через несколько минут ему удалось открыть их настолько, чтобы я мог пробраться внутрь. Тут я увидел, что случилось.
Как я и предсказывал, торцовая стена развалилась в результате того, что ее разрушенное основание так и не дождалось ремонта; волны прибоя довершили начатое во время шторма. Внутренний дворик был по колено завален принесенным волнами мусором и обрывками водорослей. Все мои работы по украшению орнаментом пропали, будто их никогда и не было, и форт приобрел первоначальный вид. Я пробрался в большую комнату, чтобы посмотреть на то, что осталось от моих рисунков. Зрелище было ужасным: штукатурка со стен осыпалась, потолок обвалился, а окна были выбиты; разломанная в куски мебель кучкой валялась в дальнем углу. На своем месте оставались лишь два моих дельфина — они все еще стояли у камина, безучастно наблюдая окружавший их разгром.
Поглядев друг на друга, мы с Третом, не говоря ни слова, поднялись в спальню Морган; открыв дверь, мы отшатнулись: пол в комнате провалился, одна из стен выпала наружу, а у наших ног плескалась голубая вода.
Я прошел на утес; Трет поджидал меня во внутреннем дворике. Море довольно сильно било в скалы после недавнего шторма; балюстрады больше не существовало, лишь отдельные пазы в скальной породе напоминали о том, что она когда-то была здесь. Я поднялся на кучку валунов — достаточно опасное удовольствие в отсутствие балюстрады — и подошел к самому краю утеса. Внизу бесновался прибой; он ревел и крушил камни, исходя пеной. Когда мои уши привыкли к этому грохоту, я смог различить высокие, пронзительные крики чаек над головой. Мне вспомнилась старая легенда о том, что души утонувших моряков превращались в морских птиц. Я подумал: а не было ли среди этих чаек Морган, превратившейся из женщины в вольную морскую птицу, которая никогда не обернется для меня прежней Морган Ле Фэй?
Подумал я и о бедном тельце, принесенном в жертву ради постройки храма луны: он встретил смерть с улыбкой на лице, как и подобает жертве, а его бедный старый отец с любовью отнесся даже к этой пародии на человечность.
Затем мне вспомнилась Морган — такой, как я видел ее в последний раз — растворявшейся в сиянии и тумане. И я обратился к морю и сказал ему, что оно может забрать и меня, если желает. Я выждал немного; однако ничего не произошло, и мне ничего не оставалось, как воротиться назад. Трет уже покинул внутренний дворик, и я постоял там минуту-другую, оглядываясь по сторонам. Все зияло пустотой, подобно ожидающему гробу.
Теперь я знал: Морган покинула этот мир после того, как ее эксперимент удался.
Подойдя к машине, я увидел Трета, укладывавшего в нее дельфинов.
— Уверен — ей бы понравилось, что вы их забираете с собой, — сообщил он. — Трастовой компании они все равно ни к чему.
Назад мы возвращались молча, никак не обсуждая увиденное, хотя, мне кажется, мы оба думали об одном и том же. Каким бы странным это не казалось, но поездка в форт успокоила нас. Мы приняли ситуацию такой, как она есть, более не находясь в самой ее середине, а наоборот, начиная укладывать ее в багаж прошлого. Я преподнес миссис Трет обещанную индейку, попил чаю и отправился домой.
Когда я проезжал в зимнем предвечерье над болотами, меня неожиданно ослепило видение, подобное тому, которое видел Павел по дороге в Дамаск, — я увидел Лунного Жреца, маячившего впереди на дороге. В плену собственных мыслей я промчался прямо сквозь место, на котором он появился. Я был слишком подавлен и поглощен своей скорбью о Морган, чтобы задумываться о значении этого явления.
Когда я въезжал в Дикфорд, церковные колокола звонили, возвещая о начале праздничной службы. В нашей приходской церкви колокола просто замечательные — лучше их только колокола собора. Остановившись в небольшой аллее позади северного портала церкви, я вышел послушать орган, исполнявший рождественские гимны. Сам не знаю почему, но мысленно я вновь возвратился к моему ночному бдению в пещере, когда я слышал рев отелившейся коровы где-то на болотах и думал о том, что это была сама Хатор. Я вспомнил и о странной маленькой статуэтке, виденной мною: она изображала Изиду, кормящую грудью Гора. Вспомнились мне и Великие Глубины, в которых зарождалась жизнь, и то, что еще их называли Марой, Самой Горькой; и то, что Наша Владычица звалась Стелла Марис, то есть Звезда Моря; а еще подумал я о словах Лунного Жреца, гласивших, что все боги есть один Бог, и все богини — одна Богиня; и я подумал: «что бы это значило?». Это было все, что мне удавалось рассмотреть в течение некоторого времени на темной стороне луны. То, что касалось Морган и морской магии, закрылось для меня, как будто никогда и не существовало.
Затем я сел в машину и вновь поехал по улицам; увидев, что в нашем офисе все еще горит свет, я заглянул туда и обнаружил секретаршу Скотти, заканчивавшую уборку перед праздниками. Вспомнив, как это прелестное дитя с честью справлялось с навалившимися на нее трудностями, я вышел в ближайшую кондитерскую и купил ей рождественский подарок — коробку шоколадных конфет.
Обмениваясь стандартными любезностями с мамзелькой за стойкой, с нетерпением ожидавшей, когда ей подарят букетик омелы, я вспомнил об искусственном красителе для волос, которым пользовалась другая мадмуазель, ранее стоявшая за той же стойкой и послужившая причиной преждевременного падения моего школьного учителя; я задумался: сколько же сроку отпущено этим чарам из перекиси водорода, любит ли эту барышню ее дружок и, что более проблематично, любит ли еще его она? Затем я поспешно завел машину в гараж и, оставив там дельфинов в одиночку коротать рождественскую ночь (они были весьма тяжелы), поспешил с подарком прямо в офис. Там я торжественно поздравил зардевшуюся от смущения секретаршу, имя которой я так и не удосужился узнать. Затем я вернулся домой к Салли, которая бережно сложила на кровать то, что от меня осталось; а на следующее утро, как и положено в семьях добрых христиан, мы пожелали друг другу счастливого рождественского утра, устроив грандиозный скандал, ибо я не собирался подниматься на заутреню, по каковому поводу сестра неумолимо решила: раз я отказываюсь идти на утреннюю службу, то и поспать мне все равно не удастся.
Глава 27
Нет ничего худшего, чем встречать Рождество в совершенно непраздничном настроении. Не имея возможности носить официальный траур, я никоим образом не мог выразить своего горя, так что пришлось запрятать его внутрь себя как можно более глубоко. Думаю, что Салли догадывалась обо всем, однако я был не в состоянии обсуждать это с ней: ведь я многое не мог рассказать ей, а если бы и рассказал, то бедная, простая душа старой женщины все равно почти ничего не поняла бы. Скотти был болен; к тому же, он совершенно не сочувствовал мне в этом. Посему я отправился в отель «Георг» и спросил метрдотеля: не найдется ли чего-нибудь в его погребке, что могло бы утешить разбитое от любви сердце? Следующим утром я проснулся в отеле; домой меня забрала Салли со словами, что в свое время ее старик преподносил ей точно такие же рождественские подарки.
В тот вечер моя сестра организовала вечеринку «Союза девушек»; она настаивала на моем присутствии там как кавалера. Поначалу я пытался отказаться от ее предложения, намереваясь пораньше лечь спать, ибо чувствовал себя полумертвым; однако избавиться от назойливости сестры было не так просто, и в итоге я уступил, повинуясь какому-то внутреннему толчку. Скольких барышень я поцеловал под букетом омелы — не перечесть! — так что сестра в конце концов забилась в истерике и принялась звонить викарию; после чего, смешав находившиеся на столе бренди и шампанское (сия адская смесь должна была
