символизировать мою умеренность в потреблении алкоголя), я вышел вон. К приходу викария достойные девицы уже успели испить моего коктейля; наутро по всему дому валялись остатки букетиков омелы. Да, это была вечеринка, какую еще поискать! Судя по степени распространенности омелы в пределах территории нашего дома, викарий нашел членов вышеупомянутого союза просто-таки изумительно дружественными. На следующее утро я с удовольствием почувствовал, что жизнь моя вернулась в нормальное русло. Я чувствовал, что с меня достаточно всех этих празднеств и рождественских попоек; думаю, что моя сестра полностью разделяла мою точку зрения. Салли также была не в лучшей своей форме: она встречала Рождество у своего женатого сына, но праздник ей, что называется, не пошел. Перед самым утром ее хватил сердечный приступ, лечить который мне пришлось с помощью остатков приснопамятного коктейля собственного изготовления. Выйдя затем утром в банк, я увидел, что в дом Скотти заносили баллоны с кислородом. В общем, Рождество получилось достаточно бурное.
Но это было еще далеко не все. В офисе меня встретила секретарша Скотти, чье скромное личико украшал тщательно закамуфлированный синяк под глазом. Смущаясь и краснея, она спросила, чем я руководствовался, когда преподнес ей рождественский подарок. Подумав, что среди царивших вокруг сражений, убийств и неожиданных смертей в шоколад, очевидно, закрался яд, я поинтересовался, что не так. Она спросила: знаю ли я, что я ей подарил. Я ответил, что, покупая подарок, предполагал, что это шоколадные конфеты. На это она возразила, что вместо шоколада в коробке оказались драгоценные камни.
Теперь я понял, что произошло. Старина Трет передал мне коробку со звездчатыми сапфирами Морган, чтобы я положил их на хранение в банк на случай крайне маловероятного события: вступления в законную силу уже упоминавшегося пункта из завещания Морган. Я же в темноте гаража вынул не тот пакет из багажника автомобиля, куда я свалил кучей все барахло. Так что шоколадные конфеты чувствовали себя в совершенной безопасности, находясь в банковском сейфе, а секретарша Скотти получила сапфиры.
Поспешно и скомканно извинившись за совершенную ошибку, я пояснил ей, что эти сапфиры мне не принадлежат, что я лишь ответственен за их сохранность, вследствие чего и прошу вернуть камни мне. Едва не скончавшись на моих глазах от охватившего ее чувства разочарования и огорчения, секретарша объяснила мне, что с собой сапфиров у нее нет, ибо ими завладел ее отчим, вцепившись в камни со всею силою. Ага, подумалось мне, так вот откуда у тебя взялся синяк, голубушка. Очевидно, честно намереваясь рассказать мне обо всем, девушка пошла против родительской воли. Если бы она промолчала, то конфеты продолжали бы лежать в банке до полной мумификации, а секретарша осталась бы с ожерельем. Конечно, звездчатые сапфиры ценятся гораздо меньше, чем камни без изъянов; но даже в этом случае подарок Морган был неплохим состоянием для работавшей секретаршей девушки.
Подчеркнуто стыдливо она протянула мне письмо.
— Это было внутри, — пояснила она. — Именно из него я узнала, что подарок предназначался не мне.
Взяв конверт, я увидел, что он был адресован получателю сапфиров.
— Если вы позволите мне такое замечание, — произнесла секретарша Скотти, — то, думаю, вам следовало бы, не читая письма, вновь запечатать его и вручить тому, для кого оно предназначено.
Итак, именно там и тогда, в присутствии секретарши, я вновь заклеил конверт.
Затем я спросил ее, кто ее отчим, ибо теперь передо мной стояла задача вернуть захваченные им сапфиры; а судя по состоянию глаза его падчерицы, рука у него была тяжелая.
Я едва не лишился чувств, услышав имя ее отчима: это был Макли, самый грубый мясник в городе, торговавший свининой. Его дом находился среди трущоб, расположенных в квартале на излучине реки (я уже рассказывал ранее об этом месте), — это было старое здание четырнадцатого века, вполне пригодное для организации приюта беспризорных, но поразительно грязное для мясника. Когда-то я немало насмотрелся на эти трущобы: я как раз покупал дом, во дворе которого рос тот самый кедр, и Макли пытался организовать по этому поводу настоящую акцию протеста. Это был тот еще тип человека.
Меня поразило, что такая приличная, образованная девушка, каковой, несомненно, являлась секретарша Скотти, была родом из этой гнусной свиной лавки; но потом я вспомнил, что Макли был ее отчимом, а не отцом.
Я поинтересовался, как ее зовут, и сна ответила мне: Молли Коук. Это имя пробудило во мне воспоминания; я спросил, нет ли у нее связей по родственной линии с моим старым школьным учителем, и она сказала, что приходится ему дочерью. Тогда я вспомнил ее: это был темноглазый маленький подросток с бледным лицом; она играла во дворе школы, пока мы сидели на занятиях; она пошла в первый класс, когда мы уже закончили школу. Я задумался: что же произошло с тем прелестным созданием, ради которого мой последний наставник бросил жену и семью, а заодно, вероятно, и средства к существованию — ведь, поскольку его жена повторно вышла замуж, он, скорее всего, умер, ибо разводы для людей его класса были не по карману.
Оставив Молли Коук одну управляться в офисе, я отправился на переговоры с добрейшим стариной Макли, надеясь уговорить его выпустить из своих лап сапфиры. Его отвратительная лавка была закрыта, но, судя по душераздирающему визгу, доносившемуся с заднего двора, она должна была скоро распахнуть свои двери. Я видел, как один из членов «Общества протеста против жестокого обращения с животными» отчаянно тянул шею, выглядывая из верхнего окна, чтобы осмотреть происходившее, — у этого достойного джентльмена был зуб на Макли, поскольку вся округа считала, что, приступая к изготовлению колбас, мясник иногда забывал предварительно убить свинью.
Дождавшись, когда стенания животных утихнут, я принялся стучать в дверь. В результате этого через некоторое время в дверном проеме появилась миссис Макли, бывшая Коук. Мне она запомнилась тихим, безобидным созданием; говорила она редко, предпочитая слушать своего вспыльчивого мужа, но, если верить молве, именно она являлась главой этой семьи. Поначалу я ее определенно не узнал — волосы ее совсем поседели, и она выглядела так, как будто не собиралась долго задерживаться на этой грешной земле. Услышав о причине моего вторжения, она покрылась неровным румянцем и пошла звать мужа. Я слышал, как где-то в глубине дома ей отвечал басовитый голос, совсем не казавшийся дружелюбным.
Невозможно передать вонь, стоявшую в этом помещении; будучи закрытым на время праздников, оно все это время не проветривалось.
Мясник вышел весь измазанный в свиной крови, выглядел он напористо-дружелюбно, хотя, судя по дошедшим до меня сведениям, я считал, что буду счастливчиком, если выйду отсюда без такого же синяка под глазом. Он тут же принялся потчевать меня самой изысканной ложью, которую я когда-либо слышал, — а аукционисты и агенты по торговле недвижимостью большие знатоки в человеческой лжи.
— Я ведь говорил Молли, — начал он, — чтобы она вернула камушки, ведь они-то не ее. Но она зря сказала, что я их прикарманил — их у меня нет. Она их забрала. Так что вы, мистер Максвелл, заставьте эту маленькую дрянную воровку вернуть вам то, что она у вас стянула.
— Выходит, что она стащила эти камушки, правильно? — спросил я.
— Ага, — с готовностью подтвердил он, — именно она их и стащила.
— А синяк под глазом она тоже сама себе поставила?
В ответ он лишь смерил меня угрюмым взглядом. Тогда я напустился на него, высказав ему все, что я о нем думаю. Он изумился, не ожидая ничего подобного от такого, как я — некоего Уилфрида Максвелла, единственного сына своей матери, которая ко всему была еще и вдовой. Кроткий, как Моисей, он ушел и вернулся с сапфирами. Тогда же я подумал, какой прием ожидает Молли Коук, если та возвратится домой, — ведь ее отчиму явно потребуется восстановить свое уязвленное самолюбие.
Вернувшись в свой офис, я рассказал Молли о том, какую линию поведения Макли избрал со мной. Я так же пересказал ей собственную позицию по этому вопросу, тщательно выбирая выражения, и прибавил, что в случае каких-то проблем с отчимом ей стоит лишь обратиться ко мне, и я тут же нанесу следующий визит вежливости. Но она так и не пожаловалась, из чего я заключил, что сожалеть ей было не о чем — если не считать, естественно, тех сожалений, которые возникали у каждого, кто был вынужден общаться с Макли.
Несколько следующих дней мы трудились как пчелы; прежде оставив все дела на Скотти, теперь я был вынужден с помощью Молли Коук как можно крепче взять в свои руки бразды правления. У нас работал добрый десяток клерков и помощников самого разного пошиба, но ни у одного из них голова не могла сравниться с Молли, которую Скотти взял на работу, исходя из собственного убеждения, что лучшим
