поле зрения фигуру впереди, так как Диана бежала, прыгая как олень там, где я с трудом прокладывал себе дорогу.
Мы шли по. плоской равнине, бывшей когда-то дном озера, направляясь к Прыжкам Дьявола. Пока я боролся за свое второе дыхание, прыгающая фигурка впереди удалялась, и я не мог догнать ее, пока не воспользовался преимуществами начавшегося подъема. В маленькой сосновой роще на гребне она поскользнулась на перепутанных корнях и полетела вниз, перекатываясь, подобно кукле. Я споткнулся о мелькающие зеленые ноги и тоже упал, да так сильно, что тоже покатился вниз.
Мы сели, пытаясь отдышаться, посмотрели друг на друга и дружно рассмеялись. Я впервые слышал, как смеется Диана. Глаза у нее были зеленые, как у кошки, а из смеющегося рта выглядывали два ряда острых белых зубов и прелестный розовый язычок. Они казались непохожими на человеческие, но были весьма обворожительны.
Мы поднялись и по вересковым зарослям помчались домой, успев прокрасться через дверь буфетной как раз в тот момент, когда прислуга пила чай. Я чувствовал себя довольно неловко из-за всей этой затеи и искренне надеялся, что никто не заметит моей выходки, а Диана не будет говорить о ней.
Хотя она не отличалась разговорчивостью, она владела богатым языком подсознательных жестов, и вскоре всему небольшому обществу лечебницы стало известно о нашем взаимопонимании. При моем появлении ее глаза вспыхивали зеленым светом, и она показывала свои острые зубки и маленький розовый язычок. Если бы у нее был хвост, она обязательно бы стала им вилять. Меня все это очень смущало.
На следующий день, когда мы с Тавернером отправились кг почтовому ящику, чтобы подышать свежим воздухом, мы обнаружили, что за нами следует Диана.
— Смотрите, ваша маленькая комнатная собачка, — сказал Тавернер, и я промычал что-то о перенесении либидо и фиксации.
Тавернер рассмеялся.
— Мой дорогой мальчик, — сказал он, — она недостаточно человек, чтобы влюбиться в вас, не переживайте.
В конце дороги Диана повторила свою тактику предыдущего дня.
— Чего она хочет? — спросил Тавернер. Я почувствовал, что краснею от смущения, и Тавернер с любопытством посмотрел на меня.
— Она хочет, чтобы я побежал с ней, — сказал я, решив, что правда будет единственным возможным объяснением и что Тавернер все поймет.
Так и случилось, но его ответ смутил меня еще больше, чем вопрос.
— Отчего же не побежать? — сказал он. — Давайте, бегите с ней, это очень полезно для вас обоих.
Я заколебался, но видя, что он не собирается отказываться от своей мысли, и подчиняясь его воле, я неуклюже побежал. Диана сразу заметила разницу. Она ждала погруженности вчерашнего дня, но сегодня я был одним из филистимлян, и она не захотела бежать со мной. Вместо этого она пробежала вокруг, встревоженно глядя на меня, ее розовый язычок прятался за опущенными губами. Мое сердце исполнилось страшной ненавистью к Тавернеру, к себе и ко всему миру, я перепрыгнул через изгородь, стрелой пронесся через кустарник и нашел убежище в своей комнате, из которой не выходил до ужина.
Во время еды Диана пристально смотрела на меня своими странными зелеными глазами и, казалось, говорила: «Теперь вы знаете, что я чувствовала все эти годы?», а я в ответ телепатировал: «Да, я знаю. Будь оно все проклято!»
Тавернер тактично воздерживался от комментариев, за что я был очень ему признателен. Прошла неделя, и я решил, что все забыто, когда внезапно Тавернер нарушил молчание.
— Я не могу разрешить Диане бегать в одиночку, — сказал он. Я поежился, но промолчал.
Он подошел к окну и отдернул занавеску. Полная луна светила в окно комнаты, создавая жуткую дисгармонию с электрическим светом.
— Сегодня ночь весеннего равноденствия, — сказал Тавернер, ни к кому не обращаясь.
— Роудз, — сказал он. — Я намерен осуществить очень опасный эксперимент. Если я потерплю поражение, будет беда, а если все пройдет успешно, все станет на свои места, так что надевайте пальто и идемте со мной.
В гостиной мы обнаружили Диану, которая, забыв о традициях добрых леди, вяжущих свитера у камина, примостилась у окна, прижав нос к стеклу. Тавернер открыл окно, и она выскользнула через него, бесшумно, как кошка. Мы, перебросив ноги через подоконник, последовали за ней.
Она ждала в тени дома, словно боясь двинуться. Годы дисциплины оставили на ней свой отпечаток, и, словно птичка в клетке, она жаждала свободы, но, когда открылась дверца, оказалось, что она разучилась летать. Тавернер набросил на нее тяжелую твидовую накидку, которую он захватил с собой, и мы, встав по бокам, направились к болоту. Мы шли по той же дороге, по которой проходил наш дикий полет, к сосновой роще, которая росла на гребне, вздымавшемся над плоским дном древнего моря.
Сосны с их редкими пучками иголок не были способны усилить тьму ночи, но отбрасывали гротескные призрачные тени на усеянную иглами почву. В болотистой ложбине шумел скрытый от глаз ручей.
Тавернер снял накидку с плеч Дианы и вытолкнул ее на лунный свет. Она заколебалась, а потом робко спряталась за нашими спинами, но Тавернер, взглянув на часы, вытолкнул ее снова. Это напомнило мне волшебную историю о жизни в джунглях, в которой детенышей приносили на Скалу Совета, чтобы волки стаи могли их узнать и признать. Диана вручалась ее собственному народу.
Мы ждали, а полная луна в окружении золотых облаков плыла по небу. Тавернер время от времени поглядывал на часы. Ветер утих, в наступившей тишине шум потока казался особенно громким, и, хотя я ничего не видел и не слышал, я знал, что под тенью деревьев что-то движется к нам. Я заметил, что весь дрожу, не от страха, а от волнения. Что-то шло на нас, что-то большое, массивное, и в нем возникало множество более мелких вещей той же породы. Каждый нерв в моем теле начал петь, и помимо моей воли ноги сделали шаг вперед. Но рука Тавернера остановила меня.
— Это не для вас, Роудз, — сказал он. — У вас слишком высокий уровень интеллекта, чтобы там искать себе пару.
Я неохотно позволил ему остановить себя. Приступ помешательства прошел и, когда мои глаза опять прояснились, я увидел девушку в лунном свете и знал, что она тоже ощутила Их приход.
Она повернулась к Ним, испытывая страх, смешанный с восхищением.
Они манили ее, но она не решалась ответить им. Потом я почувствовал, как они окружили ее и она не может убежать, а затем я увидел, что она сдалась. Она простерла свои руки к Ним, и я был уверен, что их сжали другие невидимые руки, потом она подняла руки к небу, и, казалось, лунный свет лился через подставленные ладони прямо в ее грудь. Потом она опустила руки и, упав на колени, прижала их к земле и, опускаясь все ниже, прижималась к земле всем телом, пока мягкий грунт не поглотил ее.
Какое-то время она лежала спокойно, потом внезапно вскочила и выбросила свои руки словно в нырке, словно стрела в полете.
— Быстро за ней! — закричал Тавернер, толкая меня в плечо, и я подобно молнии устремился по вересковым тропам.
Но как это отличалось от нашего первого бега! В то время как Диана по-прежнему бежала подобно лани, мои ноги налились свинцом. Жизнь казалась безвкусной, словно в ней никогда уже не появится «изюминка». Только чувство долга заставляло работать мои с трудом двигавшиеся ноги, но вскоре и оно перестало помогать.
Я отставал все больше и больше, никакого второго дыхания не приходило, чтобы облегчить мои усталые легкие, и маячившая впереди меня фигура скрылась среди вереска, унесенная ветром.
Я упал на землю, задыхаясь, истощив все свои силы в первом броске. Пока я лежал, беспомощный, среди вереска и мое сердце выскакивало из груди, мне показалось, что я вижу проносящуюся огромную процессию, подобно недисциплинированной армии пересекающую небо. Изодранные знамена хлопали и развевались, дикая, нестройная, сводящая с ума музыка прорывалась то здесь, то там из пестрой толпы. Пушистые носы на человеческих лицах, когтистые лапы на человеческих конечностях, зеленые, подобные виноградным лозам, волосы, падающие на сверкающие глаза, вспыхивающие зеленым светом, то там, то здесь полупугающие, полуочаровательные человеческие лица, одни — пятящиеся назад, хотя и увлекаемые массой, другие — отдающиеся волшебному полету в полном самозабвении.
