том, что они существуют, и научился оценивать их состояние по своей собственной реакции.
Однажды он повернулся ко мне и сказал:
— Ты заставляешь меня видеть искусственные сны. Они нереальны.
— Они реальны для тебя, и они истинны для тебя. Что еще тебе нужно? — ответила я ему.
— Но они не реальны, — протестовал он. — Я обманываю сам себя.
— Это реальность в твоем личном плане, — сказала я. — И это план причинных связей. Мы не знаем, как все это происходит, мы знаем лишь, что это происходит. То, что ты выстроил в своем воображении, — это канал силы. Чем более реален он для тебя, тем более мощно он работает, а все то, что ты называешь в моих действиях театральным, просто придумано для того, чтобы сделать их реальными для тебя.
Так я говорила с ним, учила его, позволяла ему пользоваться знанием и ждала. Мы описывали наши видения друг другу — видения, которые я выстроила, и видения, которые он видел, повторяя снова и снова одни и те же вещи до тех пор, пока они не становились хорошо знакомыми для нас обоих. Теперь наш храм уже был выстроен, хотя Малькольм думал, что все это — плод воображения, и уже можно было переходить к следующему этапу — этапу, когда он превратится в жреца. Люди стремятся и в конце концов становятся жрецами для того, чтобы приспособиться к храму, но в данном случае мы двигались иным путем — вначале создали храм, а потом уже — жреца. И для этого были веские причины.
Кроме всего прочего, я учила Малькольма мистической алхимии, которая, по сути, является йогой Запада. Я учила его, как собрать силы из самого центра Земли и свернуть их в спираль, заставив действовать. Эта форма — основа всего в мире, всего, что следует дальше. Только те, кто может делать это, могут заниматься магией. Если на Западе работают с деревом, то на Востоке — с цветком, но на самом деле это одно и то же.
Однажды Малькольм сказал:
— В тебе есть всего лишь одна вещь, которая мне не нравится, — это какая-то жестокость в твоей природе.
— Она приходит с моим тигриным зубом, — сказала я. — Тебе бы хотелось, чтобы тебя оперировал мягкосердечный хирург, пользующийся тупым инструментом?
— Нет, конечно, — ответил он.
Но мне все еще приходилось ждать благоприятного случая и не показывать Малькольму свою руку, ждать, пока его осознание медленно возрастало.
Если бы ты только знал, думала я, как жестока я на самом деле, и во что могли бы вылиться случаи, когда я шла на риск, — интересно, что бы ты тогда сказал!
Во мне есть неутомимое терпение и упорство; я могу продолжать продолжая [Англ. Keep on keeping on], и это самая могущественная магия из всех. Я никогда не спешила; но как же много нужно было сделать подготовительной работы, прежде чем Малькольм будет готов перейти на следующий этап.
Я хотела, чтобы он вспомнил свои предыдущие жизни. Это очень важно для магии, потому что у человека, помнящего свои предыдущие воплощения, имеется позади громадный опыт. И еще я хотела научить его искусству Энергии Змеи — так скудно понимаемому на Западе, — в котором я была настоящим специалистом. Если что-то происходило, то это должно было случиться. И я знала, что с Малькольмом могло что-то произойти в любой момент, поэтому я всегда говорила ему, что никакое изменение его состояния ни на йоту не изменит моего отношения к нему. Однажды утром он пришел ко мне с письмом в руках и предложил мне прочесть его, взволнованно прохаживаясь по комнате, пока я читала. На нем была марка Ворсинга, и я сделала вывод, что оно от компаньонки его жены. Она писала, что миссис Малькольм чувствует себя очень хорошо, хотя у нее началось небольшое воспаление. Но нет никаких причин для беспокойства, это был очень слабый приступ, и доктор Дженкинс сказал, что ему нет никакой необходимости приезжать.
Я протянула письмо обратно и никак не могла понять, что же в этом письме так взволновало мужа.
— Лилит, что мне делать?
— Делай так, как тебе посоветовал доктор, — сказала я. — Или, если тебя не удовлетворило письмо, получи другое подтверждение. Разве ты не можешь снова взять на себя ответственность? Ты слишком много спрашиваешь обо всем у других.
Казалось, он успокоился. Он, наиболее категоричный и самоуверенный человек на Земле в вопросах медицины, был очень благодарен мне, когда я давала ему советы, как быть в его частных делах.
— Если ты все еще беспокоишься, позвони туда, — добавила я.
Он схватил трубку и набрал номер. Через несколько мгновений чудом, таким же изумительным, как и моя магия, он разговаривал с компаньонкой своей жены.
Я, конечно же, могла слышать только одну сторону диалога, но было совсем не трудно представить, что Малькольм свалял дурака и теперь должен иметь дело с чрезвычайно глупой сиделкой. Они, по- видимому, хотели избавиться от медсестры, потому что миссис Малькольм не любила возле себя чужих, и служанка с компаньонкой решили, что сами в состоянии выполнять все ее обязанности. Малькольм, однако, не считал их вполне компетентными и не особенно церемонился в словах, когда говорил об этом, не оказывая, однако, никакого давления на глупое создание, которое ныло на другом конце провода.
В конце концов он бросил трубку.
— Ну вот, — сказал он. — Дженкинс собирается присматривать за ней без подготовленной медсестры. Что я могу с ним сделать?
— Попытайся убедить его, — сказала я. Последовал еще один звонок, но Дженкинса не было, и разговор не состоялся. Малькольм метался по комнате, словно тигр в клетке. Я все еще не могла понять, почему он так беспокоится. Наконец раздался обратный звонок, и он бросился к трубке. Но снова вместо низкого мужского голоса с противоположной стороны послышался все тот же сдвоенный зуммер.
Малькольм опустил трубку, подошел ко мне и сел у огня.
— Моя жена говорит, что она полностью доверяет доктору Дженкинсу и отказывается слушать другие мнения. Что мне делать, Лилит? Поехать туда и устроить скандал?
— Нет, — ответила я. — Зачем? Совершенно очевидно, что они счастливы, занимаясь своими делами, а ты им совершенно не нужен. В чем дело, почему ты так враждебен по отношению к ним?
Малькольм положил обе руки на высокую каминную доску и стоял так, глядя в огонь.
— Почему бы этому проклятому Дженкинсу самому со мной не поговорить? — воскликнул он, но это был такой вопрос, на который я не могла ответить.
— Лилит, мне нужно туда съездить, я еду. До свидания. И прежде чем я успела протянуть руку и пожелать ему счастливого пути, он повернулся на пятках и покинул комнату, затем я услышала, как за ним захлопнулась входная дверь.
Я очень сильно тревожилась о нем. Мне казалось, что впереди у него новое душевное потрясение, подобное последнему, и от Малькольма ничего не останется. Однако я ничем помочь не могла, и мне оставалось ждать.
На следующее утро, еще до того, как я встала из постели, зазвонил телефон. Я услышала:
— Вас вызывает Ворсинг.
Я ждала, и голос произнес:
— Она умерла, Лилит.
Это так поразило меня, что я минуту не могла говорить, а голос Малькольма донесся снова, очень взволнованный:
— Лилит, ты слышишь?
— Да, я слушаю. Меня так поразила твоя новость, что я просто не знаю, что сказать. Что случилось?
— Прорвало тромб, точно так же, как и раньше. Инсульт. Сердце остановилось. Все. Смерть. Все закончилось.
— Друг мой, может быть, есть что-нибудь, что я могу сделать для тебя? Ты же знаешь, что я сделаю все, что смогу. Ты в самом деле можешь на меня положиться.
— Да, Лилит, я это знаю. И именно на тебя полагаюсь. Не знаю, где бы я уже был без тебя. Мысли о тебе — это единственное, что поддерживает меня сейчас. Все это так потрясло меня. Это выбило меня из колеи даже сильнее, чем я мог ожидать.
