его и ждать других вершин в других жизнях, именно в этом наше — тех, кто верит в реинкарнацию — преимущество. И хотя мы можем следовать глупым законам, нет никаких причин, чтобы уважать их; хотя мы можем склонить головы перед величием силы, нет никаких причин для того, чтобы склонять наш разум. Предписания Королевы не достигают глубинных планов, там мы свободны.
— Свободны делать все, что нам нравится?
— Никогда. Такой вещи, как абсолютная свобода, нет, есть только относительная свобода в соответствии с правами, предусмотренными моралью, которую каждый выбирает самостоятельно. Свобода в мыслях, Руперт, — свобода отличить идола от истинного Бога. Свобода воспринимать социальные условности лишь как социальные условности, а не как Мир Господа. Свобода прийти к Богу по своему собственному пути, мой друг, а не по чьему-то другому. Свобода освобождаться от условностей и низвергать основы.
У тебя может не получиться сделать все это в этой жизни — быть свободным, как свободна я, но я следую одному пути уже в течение многих жизней, но ты можешь начать. Ты в конце концов можешь добиться интеллектуальной свободы, которая позволит освободиться от всяких авторитетов, попирающих истину. И запомни, с того, чем ты закончишь в этой инкарнации, ты начнешь в следующей, и чего бы ты ни добился, — это всего лишь проторенная тропа для тех, кто идет следом.
— Кровь мучеников — это семя Церкви, — сказал Малькольм. — Я совершенно добровольно сделался бы мучеником, это у меня в крови, мое воздержание воистину пророческое; но может ли быть кто-либо обвинен в том, что происходит с другим человеком? Могут ли меня обвинить, например, в том, что я принес в жертву свою жену?
— Есть такая вещь, как абстрактная справедливость, Руперт. Каждый имеет обязательства только перед собой, но они могут быть опасны для других. Брак — это единственная форма контракта, в которой закон подчиняет себе интересы личности, и именно в этом, я думаю, ошибка. Врак — это также всего лишь форма контракта, в которой нарушение с одной стороны не освобождает другую сторону автоматически. Как же мы можем надеяться, что то, что работает плохо в отношении каждого второго человеческого существа, будет прекрасно работать в нашем конкретном случае? Конечно же, нет. Поэтому на Земле так много низкопробного счастья, не считая катастрофы, в которую обрушивается наш мир.
— Церковь вряд ли согласилась бы с тобой.
— Церкви существуют сами по себе. И их личное дело — принимать или нет в свое вероисповедание. Ошибка наступает лишь тогда, когда они используют свое законодательное влияние в отношении тех, кто не принадлежит к их вере. История не знает положительных примеров вмешательства религии в политику. Ты помнишь, как однажды в Солт Лейк Сити приняли закон о разрешении полигамии для тех, кто мог себе это позволить? Знаешь ли ты, что за этим последовали жестокие наказания и в этом мире, и в другом, чтобы напомнить простую истину: мужчина должен иметь одну жену? Государство не имеет права заниматься чем-либо, имеющим отношение к закону о регистрации браков; в этих вопросах, как и во всех остальных, необходима свобода совести. Как благоверный католик может издавать законы для благоверного мормона, причем оба глубоко религиозны в своих взглядах, и оба совершенно уверены, что Бог на их стороне? И кому быть им судьей? Англиканской церкви, учрежденной законом? Или различным церквям, которые сами себя учредили? Или большинству избирателей, которые ни за чем подобным не следят и по традиции имеют единственный голос, участвующий в принятии решений в области социальной, в международной политике, в финансовой и брачной реформах один раз в одни выборы?
— Это не для меня, Лилит, я не знаю. Я не могу судить. Я слишком заинтересован лично, чтобы быть беспристрастным. Если бы ты была в моей шкуре, что бы ты делала?
— Если бы я была тобой, у меня был бы твой темперамент, и поэтому я делала бы в точности то же, что делаешь ты. Если бы ты спросил, что тебе с твоим темпераментом и в твоих условиях нужно делать в данный момент, я бы сказала тебе: ничего не делай на физическом уровне; повернись спиной к своей личности; дотянись до своей сверхсущности, которая живет вечно, несмотря на все твои инкарнации, попытайся и сумей постигнуть основополагающие принципы и приведи в порядок самого себя. Когда ты сделаешь эту попытку, ты поймешь, что вещи действуют сами по себе, вне физического плана. Это высшая магия.
— А что такое низшая магия?
— Это то, что происходит с нашим разумом, освещенным высшей магией.
— То, что ты мне показывала?
— Да.
— Но разве высшая магия не сможет действовать без всего этого?
— Сможет, но очень медленно, и, возможно, не в этой жизни.
— А не причиню ли я вред жене, если буду делать так, как советуешь ты?
— Нет, ты не затронешь свою жену, потому что ты будешь работать не с кем иным, как с самим собой. Когда откроется твой путь — никто не может предвидеть. Это может быть результатом изменения условий или из-за изменения твоих чувств, но изменения произойдут, потому что великие силы приведены в движение, — и это силы основополагающего права — мы никогда не берем на себя принятие каких бы то ни было законов или определение результатов их действия. Но, Руперт, я скажу тебе еще одну вещь, это ты должен знать — какие бы изменения с тобой ни произошли, в наших с тобой отношениях ничего не изменится.
После того как я произнесла эти слова, с лицом Малькольма произошло странное изменение. На мгновение на нем проявилась какая-то дикая вспышка, а потом мышцы расслабились.
— Я рад, что ты сказала мне об этом, Лилит, — проговорил он. — Теперь многое стало ясно.
— Руперт, это не прояснило вообще ничего, — сказала я. — Я могу быть свободной женщиной, но ты, даже если ты изменишься, никогда не будешь свободным мужчиной.
Казалось, он был смущен.
— Я никогда не была замужем, — сказала я. — И никогда не буду. Почему? Приносить души в этот мир — не моя работа.
— Я знаю, — ответил он. — Ты жрица прежде всего.
После этого разговора дела пошли лучше. Малькольм, хотя он усиленно отрицал это, был от природы религиозным человеком, и жизнь для него не имела никакого смысла, пока он не мог установить ее отношения с фундаментальными истинами. Я понимала его, потому что это — черта и моей природы. Ни один из нас не мог найти удовлетворения в том, чтобы то, во что мы верили, оказалось неправдой, или чем-то бессмысленным. Факт, что моя мораль не совпадает с общепринятой, не затрагивает тот факт, что это — моя мораль, а кто будет судить слугу другого хозяина? Для своего собственного хозяина он или подходит, или нет. Самый большой грех по отношению к Святому Духу — это разрушить чью-то мораль. Возможно, это мое личное мнение, но я сама видела, как сила Бога нисходит с Небес сияющим пламенем.
Так я держала Малькольма в руках, оставляя его работать вне его собственных проблем в свете высшей магии, потому что это такая область, в которую ни один человек не может вмешаться и никто не может способствовать, — каждая душа преодолевает свой путь в одиночестве. Но я учила его, как применять низшую магию, придающую высшей эффективность, недостаток которой объясняет, почему мы так часто вынуждены ждать, пока Небеса ответят на наши молитвы.
Следует извиниться за то, что я объясняюсь загадками об этих предметах, но никак иначе о них говорить невозможно. Но то, что я не могу объяснить, я могу описать, и я расскажу, что я делала с Малькольмом.
Ночь за ночью, в течение этих честно заслуженных каникул я заставляла Малькольма участвовать со мной в простом ритуале, древнем и эффективном, ритуале открытия врат, которые обычно не позволяют человеку проникнуть в другой план или в другое состояние сознания, в зависимости от того, кто и как предпочитает употреблять эти термины, план — это состояние сознания, а состояние сознания — это план.
Я учила его тому, как выходить — путешествию воображения, которое заканчивается в астрале; и я заставляла его в своей компании совершать это путешествие ночь за ночью, лежа на кушетке и глядя в зеркало, пока путь не стал для него знакомым и он не смог проходить этот путь в одиночку, и, что более важно, возвращаться тем же путем обратно. Глубинные планы стали для него реальностью, он убедился в
