В короткой ее шее торчали уже три стрелы, однако лишь копье молодого киммерийца спасло тогда гандера от неминуемой страшной смерти. Нечто подобное он наблюдал и теперь. Браги шел сквозь шайку разбойников один — приближаться к вооруженному «сыну грома» без риска попасть под его неприцельные удары нечеловеческой силы вообще невозможно.
Да и не нужно — какой глубины бы ни был строй врагов и из кого бы он ни состоял, берсеркер все равно пройдет насквозь, оставив за собой красную просеку с валяющимися по краям изуродованными телами. Вот только выжить у него нет никакой возможности. Правда, его жертв это не спасает никоим образом. Тело Браги уже было пробито двумя копьями едва не навылет (попасть в «Сына Грома» легче легкого — они не уклоняются от ударов и вообще не защищаются), левая кисть болталась на каких-то красных лоскутьях, перерубленная топором, а по груди шли алые росчерки мечей, обнажившие белые ребра в красных потоках — однако, пока продолжалась медвежья неторопливая походка, рубил и меч берсеркера, и эти удары не в силах был отразить ни один мужчина в целом свете. Оставалось только уворачиваться и сторониться, ожидая, когда из многочисленных смертельных ран вытечет вся кровь и неистовый дух ледяных гигантов покинет израненное тело. Потеряв за несколько мгновений семь или восемь бойцов, разбойники так и поступили. Их свора раздалась, как стая гончих пред натиском матерого кабана.
Браги, сделав еще несколько мелких шагов, будто медведь в балагане, спешащий за угощением, нелепо махнул окровавленным мечом и упал на колени. За его спиной неслышно скользнула сверкающая чешуей змея — Хват поднял сабли, замерев на миг. Замерли и все остальные при виде одного из самых величественных зрелищ со дня сотворения мира — Браги задрал кверху оскаленное лицо и взвыл, долго и протяжно.
Конан почувствовал, как на лице его выступает холодный пот, а меч в руке дрожит, как лист в осеннем лесу. Холодный, бездушный, нечеловеческий вопль прокатился вокруг и растаял где-то над болотами на немедийской стороне, дух ванира Браги влился в легион «Детей Грома» у престола Ледяных Гигантов, и восточная сабля хлестким движением отделила мертвую голову от мертвого тела. Рыжая борода еще не коснулась окровавленного мха, как Хват метнулся вперед, и Конан увидел блеск голубоватой туранской стали возле своего лица.
Вновь зазвенели клинки и послышались дикие крики. Схватка переместилась дальше вглубь леса, а обезглавленное тело стоящего на коленях «эйнхерия» осталось у опушки.
Собрав все свое некогда грозное умение, Конан отбил стремительную, словно бросок кобры, атаку разбойника и, улучив мгновение, прислушался. Или ему показалось, или сквозь лязг сражения он различил звуки боевого рога и топот копыт?
Вновь голубоватым огнем сверкнули сабельные лезвия, хлестко рассекая воздух в волоске от горла киммерийца, и Конан прыгнул вперед, рубя крест-накрест перед собой. Этот двойной удар — самый, пожалуй, распространенный в бешеной сабельной рубке к востоку от моря Вилайет, однако нанести его громадным аквилонским клинком кроме Конана могли очень и очень немногие. Хват, без сомнения понимавший толк в сабельной рубке, мгновенно и инстинктивно перекрестил пространство перед собой таким же движением, только быстрее и легче — защита «крылья махаона». Так назвал ее салтанапурский поэт и воин Розиль Великолепный, учивший юного киммерийца благородному искусству игры клинков в те времена, когда чешуйчатый атаман еще ходил под себя и мучил кошек. Легкие изогнутые сабли легко отвели два удара тяжелого меча, не стараясь с риском сломаться встать на пути сверкающей стали, а сопровождая их, с «чувством залипания», как учил Розиль. Но третий удар киммерийца — плашмя по лбу, с короткого расстояния, с которого невозможно нанести толковый рубящий, достал-таки Хвата. Голова его дернулась и откинулась назад, увлекая все тело… и упавшего главаря разбойники закрыли своими телами.
Конан перебросил меч из онемевшей от усталости правой руки в левую и приготовился к броску, собираясь прорваться к атаману и добить, когда прямо перед ним вдруг пронесся всадник, на скаку подняв на пику одного из разбойников. Умелым движением всадник перекинул бездыханный труп через ближайшие кусты, высвобождая древко, пока конь его плясал, крутясь, перед Конаном и «эйнхериями», заслоняя короля от врагов. Опомнившиеся разбойники кинулись врассыпную, вслед за ними пошли, выскакивая из чащи, Черные Драконы. Конан отбросил меч в сторону и сел прямо на окровавленную землю. Тело было словно налито расплавленным свинцом, руки онемели, казалось, что открылись все шрамы от бесчисленных ран прошлого, такая боль пронзила тело некогда неутомимого бойца.
«Кром, еще пара взмахов, и меч сам бы вылетел из рук. Давненько я так не рубился, разрази меня гром».
С глаз медленно сходила кровавая пелена, начали дрожать руки — верный признак того, что навалившаяся вмиг усталость скоро схлынет, оставив ломоту в костях и желание пить и пить, лежа головой в водоеме, словно стигийский аллигатор.
— Эй, кто-нибудь может двигаться, нордхеймцы? — крикнул король, не поворачиваясь.
— Из всех рыжебородых тут один Эгиль, да и у того ухо топором снесли, жалко не оба. А Хольгер развесил сопли по соснам, — мгновенно вырос рядом Иллиах.
Его великолепная черная грива, восхищающая столичных дам, облепила изуверскую, неестественно белую от природы физиономию, отпугивающую их же.
— На кого ты похож, киммериец, — сквозь зубы проговорил Конан, начиная подниматься, кривясь от боли во всем теле.
Иллиах ладонью убрал гриву, и король увидел, что левый глаз «эйнхерия» перечеркивает алая полоса. Из-за обилия крови, заливающей всю личину, трудно было разглядеть, прошел ли рубец прямо по глазу, или удар был поверхностный.
— А что там с Хольгером? — ворчливо осведомился король, обозревая место сечи.
— Уж если такой сопляк, как Иллиах, остался на ногах, то уж я как-нибудь сумею служить и далее моему повелителю, пусть даже и без зубов, — послышался явственно шамкающий бас ветерана-асира.
Эфес атамановой сабли действительно вышиб у него пригоршню зубов, и рот пытавшегося улыбаться Хольгера брызгал кровью так, что Конану пришлось посторониться.
— Кром, вот цена этой победы — гора мертвецов, один «Сын Грома» где-то в небесах, десяток зубов, выбитый глаз, и, насколько я понимаю, ухо?
— Э, нет, мой король, — пробурчал угрюмый побратим ставшего берсеркером рыжебородого, старательно прилаживая полуоторванное левое ухо на его законное место. — Эта рвань дерется, словно стая шлюх из портового борделя в Кордаве, где бравые аргосские корсары провели седмицу, заплатив оплеухами, — мне все пуговицы с кафтана пооборвали, и вот… — Он скривился, перематывая голову тряпицей, извлеченной из недр необъятного кафтана, который Эгиль как раз перед выездом из Тарантии выиграл у Иллиаха в кости.
На кафтане и впрямь не хватало верхних жемчужных пуговиц. Иллиах так и прыснул в кулак.
— Да, не впрок тебе выигрыши идут, асир ты одноухий, — прошамкал Хольгер, предусмотрительно отвернувшись от короля и сплевывая кровь на переломанный папоротник.
— Все, кончай болтовню, «эйнхерии», так вас… — Конан поднял свой оброненный меч. — Дуйте втроем, разузнайте, жив ли там Ройл, и каких таких спасителей вместо Хресвельга сюда принесло.
Пока Конан с наслаждением прислушивался к незабываемому зуду в избитом теле, с каким возвращались силы, тройка покалеченных телохранителей привела ветерана боссонской границы. Ройл был весь перепачкан кровью и слегка хромал.
— Я цел, мой король. Остальных, правда, положили, в основном стрелами. Это не моя кровь. Только нога вот… попал сапогом в кроличью нору, а топор одного из этих сынов погибели аккурат над макушкой прошел, — отрапортовал ветеран, с нескрываемым неудовольствием посматривая на появившихся невесть откуда гвардейцев. Те спокойно и как-то буднично расхаживали по полю боя, добивая раненых разбойников.
— Хвала Крому, Ройл, — буркнул Конан. — Если окажешься в Вендии, можешь принести по случаю жертву прародителю всех кроликов. Эй, вы там, чернокафтанные! Где ваш командир, живо его ко мне!
Королевский приказ отправились выполнять, однако было видно, что с некоторой ленцой. «Эйнхерии» с Ройлом отошли в сторонку, туда, где гвардейцы поставили своих коней, и занялись своими ранами. Конан же остался стоять, гневно раздувая ноздри и стараясь испепелить взглядом нерасторопных служивых. Некогда от этого взгляда аквилонские ратники бледнели и начинали трястись, моля Митру и всех светлых заступников рода человеческого, чтобы грозный киммериец решил отвести душу на ком-нибудь другом. Однако и времена те канули в вечность, да и гвардейский полк давно был любимой вотчиной Конна. Будь здесь аквилонский принц, давно бы уже весь лес наполнился бегающими и спешащими выполнить повеление воинами. Сам Золотой Лев добился лишь того, что один из Драконов с видимым сожалением оставил ворочающегося в луже крови разбойника и ускакал за своим командиром, а остальные, сбившись в плотную кучку, отошли подальше. Только стайка пажей в мышиных камзолах с гербами своих хозяев бродили по опушке, словно стая гиен, потроша убитых и подбирая достойное внимания оружие.
Наконец раздался стук копыт, и к Конану подлетел храпящий тонконогий жеребец, покрытый роскошной попоной, черной с парой серебряных василисков, выполненных, впрочем, довольно неряшливо. В простом, видавшем виды седле, на бритунский манер брошенном на попону и прихваченном парой шелковых шнуров, восседал их спаситель. Взгляд Конана вначале остановился на оружии, которое, без сомнения, совсем недавно было в деле, — пучок травы, которым был вытерт торопливо палаш, не смог полностью очистить голубоватую сталь от рыжины, кроме того, имелась и пара свежих зазубрин.
«Хорошая работа, даже не определить сразу, в какой части света ковали, вот только на гарде лишнего понакручено, да и ножны — словно павлиний хвост», — подумал король, после чего уделил внимание и хозяину палаша.
Киммериец сразу же узнал одного из любимчиков принца по имени Армледер. Некогда он был телохранителем самого Конана, еще до создания северной дружины, однако после какой-то истории, подробности которой киммериец запамятовал, аквилонцу пришлось отправляться из столицы в некий медвежий угол, где тлела долгая и кровавая война.
Только годы спустя молодого вояку отметил Конн и приблизил к себе. Молодой капитан, замерший в воинском приветствии, выглядел весьма браво. Во взоре не было подобострастия, чего Конан просто терпеть не мог, но не было и дерзости. Лицо казалось совершенно отрешенным, взгляд устремлен куда-то сквозь короля, но выражение у него было как у породистой боевой псины, ждущей команды без восторженного виляния хвостом, а степенно, подобравшись в тугой комок.
Доспехи, по обычаю своего полка запрятанные под черный с серебром камзол, весь в разрезах, дабы не стеснять движения, Конан разглядеть не мог, кроме лишь легких наручей безо всяких чеканок и насечек.
Левую руку, прижатую сейчас по уставной форме к бедру, покрывала толстая кожаная перчатка, раструб которой наползал на предплечье, скрывая левый наруч едва ли не наполовину. К грубой коже были вкривь и вкось пришиты медные чешуйки, явно содранные с чьего-то панциря.
«Сам, наверное, сделал, — с некоторым одобрением подумал Конан, пошевелив пальцами той своей руки, которая так же была затянута в перчатку, — в пасть льву ее, конечно, не сунешь и палаш, пожалуй, не отобьешь, однако легкие шпаги да сабли вполне можно отводить. Знатный, наверное, рубака, если сам себе амуницию правит. Да и будь по-другому, вряд ли Конн держал бы его при себе».
— Благодарю за своевременную помощь, капитан, хоть она и пришла весьма неожиданно. Что вас привело в эти гиблые чащобы? Вы, верно, выполняете распоряжения принца?
— О да, мой король. Сам принц Конн, а вместе с ним военные советники вашего величества в настоящее время находятся в лагере пограничников… чьи бренные останки я отдам немедленный приказ предать земле, с вашего позволения.
— Ах, вот как! — Конан взъерошил свою гриву, размышляя и недовольно кривя губы. — Что же их сюда принесло? Впрочем, вы и не знаете наверняка… Вольно, вольно, простите уж старика, забыл я на некоторое время об этикете.
Ничуть не изменившись в лице, Армледер принял более непринужденную позу, отдал знаком приказ своим гвардейцам. Те тут же кинулись складывать в одно место погибших порубежников, а сам выудил из кармана промасленную тряпицу и стал сосредоточенно водить по клинку. Конан же, покачиваясь с каблуков на носки, думал о своем. Наконец тягостное молчание прервал король, спросив:
— Вас, капитан, принц послал найти меня и привести в ставку Конна… Кром, я никак не ожидал, что у этих голодранцев окажется так много людей, умеющих держать в руках оружие, да еще этот их змееподобный атаман…
— Осмелюсь доложить, мой король, весьма примечательная личность.
Армледер с сожалением ощупал зазубрины и, отправив палаш в ножны, продолжил:
— Я с моими Драконами гнал их некоторое время, пока деревья не стали помехой для конной погони. Многих порубили и покололи, остальные, видно, уже на немедийской стороне, благодарят Митру за спасение.
— Ну, Митра им там не поможет, — решительно сказал Конан, топнув ногой, а Ройл, подошедший сзади, и услышавший последние слова, уверился в своих подозрениях. — Так что там
