На протяжении нескольких десятилетий их бойцы вспарывали друг другу животы и рубились в смертельной сече не только на берегах реки Красной, но и на землях менее могущественных, а посему — робких южных соседей. В Год Дракона, в славные для немедийского оружия дни, Оливей первым вступил в аквилонскую столицу, и некоторое время был сенешалем Тарантии.
Армледер неотлучно находился при биваке аквилонской конницы, разбитом под стенами крепости, немилосердно муштруя своих бойцов. Все поле, на котором чуть не разыгралось вечернее сражение, было уставлено кожаными и соломенными чучелами, которые рубили и кололи с лету аквилонские гвардейцы.
— А толковый парень, — сказал Ройл, швыряя в окно опустевшую флягу.
Фляжка поплыла в мутной водице рва, пока в горлышко не набралось достаточно, жидкости, чтобы утянуть ее на дно. Боссонец проводил ее пьяным сосредоточенным взглядом.
— Да, только усердия — через край. Вбили ему в Бельверусе в голову, что без такой вот муштры боец — уже не боец, — буркнул Конан, тоже выглядывая из окна. — Отправить бы его на пару лет к вам, в топи, побегать за пиктами по лесам, полазить по болотам, покормить комаров да пиявок — вышел бы толковый командир. А муштрой да рубкой дров много не навоюешь. Чучело-то — оно тебе ответить не может.
— Зря мальчишку ругаете, мой король. — После того, как Армледер спас следопыту ногу, Ройл к месту и не к месту старался хвалить пеллийца, чем изрядно забавлял и Конана, и «эйнхериев», видевших костоправное искусство капитана. — Он в Западной Марке очень даже повоевал — я тут порасспросил гандерландцев. Да и в делах настоящих был. А одних поединков — как драк у зингарских матросов.
— Он и без турнирных церемоний в ухо может дать, тут есть, кому подтвердить, — встрял в разговор Иллиах, глядя на хмурого асира, который с остервенением принялся надраивать до блеска позеленевший бронзовый наруч.
Асир угрюмо поднял голову и сказал низким грубым голосом:
— В ухо дать, это ты или я можем. Вон Эгиль, брат его, — очень даже могли, когда хватят пива через край. А этот пальцы ломает, как баба, руки крутит, подножки ставит… понабрались в академиях — меча им не поднять толком, по морде не стукнуть, а вот по земле валять — это мастера.
Скучающий в углу Хольгер отбросил стаканчик для игральных костей, который бесцельно крутил в руках, и подошел к окну, веско возразив соотечественнику:
— А тебя он тогда, в «Кубке», хорошо повалял, нечего за глаза говорить. Мне потом один из его чернокафтанников кое-какие ухватки показывал. Как меч там, скажем, выбить, или копье выдернуть так, чтобы хозяина подбросило, как угря на сковородке. Толково их учат. Не всё на силу надо напирать — а ну, как ты ранен будешь, или на морде — забрало, и что — по забралу кулаком лупить? Воюют тоже с умом.
— Все одно. — Асир был пьян и упорен. — Если бы я тогда лишнего не глотнул… Так можно только девок на сеновал укладывать, а не с мужчиной драться.
— Мужчина — тот, кто после драки остался на ногах, а не тот, кто проиграл и за глаза ругает чужие уменья, — наставительно сказал Конан, видевший не раз, как бьются голыми руками немедийцы.
Ухватки эти бельверусские умельцы собирали по крупинкам и из пиратского арсенала, и из совершенно разбойничьих приемов, даже посылали целые экспедиции в Вендию и Кхитай, где в затерянных лесных обителях были люди, пальцами рвущие стальные кольчуги и головами пробивающие дощатые щиты, даже и окованные. Практиковали в Бельверусе и самобытные изобретения в области убийства и причинения боли ближнему. Свое боевое мастерство Конан тоже собирал по крохам во всех уголках мира, посему не любил, когда любую ухватку, отличную от деревенской оплеухи, называют именно «немедийской».
— А ты, Хольгер, тоже не особо прав, — вмешался Ройл. — То есть, конечно, умение лучше силы, ведь сила может и иссякнуть. Но еще лучше, когда сила и умение вместе идут. Вот если, скажем, эдак вот…
С этими словами боссонец вручил кинжал, которым до этого разделывал баранью лопатку, Эгилю, и хлопнул себя по груди, бей, мол. Эгиль несильно ткнул клинком вперед. Ройл шагнул в сторону, изогнувшись и извернувшись, словно хорек, лезущий в курятник через щель в заборе, так, что лезвие скользнуло по рубахе, а рука рыжебородого прошла впритык к телу следопыта. Затем Ройл мягко взял кисть «эйнхерия» и крутанулся на каблуках. Охнув, ванир рухнул на стол, опрокидывая и его, и блюда, и фляги.
Конан расхохотался, хлопая себя по бедрам, к нему присоединились и остальные, находящиеся в комнате, Иллиах даже сел на пол, утирая глаза.
Эгиль заворочался на полу и попытался приподняться из груды обломков и костей. Ройл же, так и не отпустивший кисти ванира, прижал ее к животу, и нелепо скакнул на корточках в сторону:
— Или — эдак вот… — поднимавшийся рыжебородый вновь рухнул на пол под общий хохот.
Вскочил он совершенно взбешенным, отшвырнул нож и кинулся вперед, расставив руки, собираясь сграбастать боссонца, раздавить и шваркнуть о стену. Глаза его были красными, зубы оскалены. И раздавил бы: Ройл испуганно шагнул назад, стукнувшись загривком об подпирающий потолок столб. Однако Конан, увидев, что дело плохо, ухватил разбушевавшегося Эгиля в охапку, приподнял и с размаху опустил на скамейку. Скамья разлетелась в щепы, а ванир уже в третий раз оказался на полу, но, разобравшись, что его коснулись руки короля, поутих.
Конан поманил пальцем Ройла.
— Иди-ка сюда, старый пес. Давай руку. — Ройл протянул дрожащую кисть, и она полностью утонула в королевской лапе.
— Иногда в Бельверусе делают и так. — Он двумя пальцами слегка сжал запястье боссонца, и Ройл неожиданно для всех, и для себя в первую очередь, завопил тонким голосом.
«Эйнхерии» вновь загоготали. Конан же одним плавным движением крутанул руку Ройла, изогнув ее во всех суставах так, что тело следопыта едва не закрутилось от боли в узел.
Киммериец же, сам оставаясь на месте, повел руками, словно рубил невидимым мечом наискось, борясь с обступившими его бесплотными призраками. Ройл, как-то нелепо подпрыгивая на носках, побежал по дуге, затем снова по-женски пискнул и совершил от невыносимой боли в перекрученных суставах прыжок через собственную руку, будто заправский рыночный акробат. Иллиах и Эгиль едва успели посторониться, когда боссонец обрушился на груду сваленных в углу плащей.
— Мой король, я в восхищении, — сказал следопыт, пребывавший на куче тряпья вниз головой.
Голос его, в обычном состоянии весьма низкий и грубый, все еще ломался, как у подростка, от хриплого баса до высоких нот. Эгиль был вполне удовлетворен нелепыми танцами, полетом и дикой позой Ройла. Киммериец и асир держались друг за друга, содрогаясь от смеха, даже угрюмый спорщик скалился во всю устрашающую физиономию. Но король уже потерял всяческий интерес и к самому разговору, равно как и к обычной для профессиональных воинов казарменной возне.
— Однако, — пробурчал он печально, — в молодости я не крутил врага вокруг себя, словно красотку на танцах, — если мне попадалась рука, я старался ее оторвать.
Ройл, уже поднявшийся и сосредоточенно растиравший локоть, хохотнул, остальные же воины, уловив, что веселье закончилось, разошлись по своим углам, давно привыкнув к резким сменам настроения у короля.
Конан постоял у окна с крайне печальным видом, потом грохнул по стене кулаком, горько воскликнув:
— Все пустое, все обман. Нет ничего гаже бесцельной жизни!
Тридцать, или даже пятнадцать лет назад, услышь черные корсары или ильбарские горцы эти слова, они бы попрыгали за борт пиратской галеры и забились бы в самые дальние и темные каменные щели, решив, что Амрой овладело мрачное безумие, насланное стигийскими некромантами. Меж тем давно уже киммериец не только научился горестно вздыхать, словно безутешная вдова, упустившая возможность окрутить блистательного гвардейского офицера, но и время от времени, к ужасу своих ближних, сотрясал воздух подобными тирадами, будто выступал записным плакальщиком на собственных похоронах.
«Куда делся неистовый и неистощимый на идиотские шутки варвар, — думал Ройл, украдкой пересчитывая ребра — все ли целы. — Некогда достаточно было посмотреть на него, хохочущего в то время, как над головой не видно неба от ливня вражеских стрел, чтобы поверить россказням о том, что Конан умудрялся шутить и сквернословить, будучи прикованным цепями к скале, вселяя суеверный ужас в суетящихся вокруг мастеров пытки с раскаленными железяками в руках?! Не те у него годы, да и не тот он человек, чтобы скорбеть, словно юный хлыщ со склонностями к рифмоплетству, у которого двухметровый одноглазый пикинер увел голубку на сеновал».
Унылую тишину нарушил деликатный стук в дверь. Мгновенно Иллиах и Хольгер с клинками наголо встали по обе стороны дверного проема. Эгиль же, пряча устрашающего вида кривой нож за спиной, потянул бронзовое кольцо.
— Барон Оливей — к королю Аквилонии! — провозгласил тонкий и длинный, словно бокал из аргосского стекла, паж и посторонился, пропуская вперед немедийского вельможу.
— С чем пожаловал наш славный враг? — весьма нелюбезным тоном осведомился Конан, выходя на середину комнаты и засовывая ладони за широкий пояс.
Барон окинул взглядом замерших по бокам от него «эйнхериев», перевел взгляд на битую мебель и осколки, живописно разбросанные по полу, хмыкнул и проговорил, теребя бородку:
— Однако меж нашими державами мир, следовательно, бывший противник Золотого Льва, всего лишь бывший.
— Пусть будет так, барон. К великому моему сожалению, Аквилония и Немедия напоминают сейчас мирное болотце, где в теплой тине резвятся головастики, пиявки и нарядно раскрашенные рыбешки. Щуки же и прочие хищники от старости и бессилия шевелят жабрами в придонных ямах. Однако чем старый выживший из ума лев может быть полезен блистательному командиру гарнизона?
Оливей помедлил с ответом, пытливо разглядывая присутствующих. Те так же пристально разглядывали немедийца. Северяне, впрочем, убедившись, что при бароне нет никакого оружия, кроме чрезвычайно громоздкого меча, бесполезного для битвы в замкнутом пространстве помещения, быстро потеряли к нему всяческий интерес.
Ройл с восхищением оглядывал вороненый доспех борона, являвший шедевр оружейного дела. Пластинчатая бронь, которая, видно, и арбалетному болту не по силам, была столь искусно пригнана к фигуре, что не оставляла ни малейшего впечатления гнетущей тяжести и неудобства, которое испытывал боссонец всякий раз, с презрением оглядывая рыцарские кирасы гвардейцев. Пластины, с серебряной насечкой, были великолепно пригнаны друг к другу на животе и груди, в местах же, где они могли помешать членам владельца сгибаться, тускло посверкивали тончайшие кольчужные кольца, скрепленные весьма затейливым, но, без сомнения надежным образом. На черных набедренниках, необходимых кавалеристу, Ройл не разглядел ни одной клепки, тем не менее, они состояли из множества стальных пластин, не стесняющих движения ног. Без труда можно было домыслить, что вместо льняной, как сейчас, расшитой грифонами и мантикорами рубахи, тонких изящных сапог и штанов зеленого сукна к сему панцирю во время боя полагался массивный шлем, латные перчатки, наручи до самых локтей и кольчужные чулки. По осанке и легкой небрежности, с какой немедиец носил доспех и оружие, ветеран заключил, что в молодости барон был красой и гордостью бельверусского рыцарства.
Конан же вглядывался в лицо Оливея, читая по нему, словно в правдивой летописи. Немедиец был без головного убора, и его каштановые волосы, без единой седой пряди, свободно спадали на могучие еще плечи, очерчивая волевое лицо. Множество старых шрамов и сеть морщин, придававших физиономии барона вид печеного яблока, вкупе с обветренной кожей не бросались в глаза из-за чрезвычайно живого острого взгляда из-под густых бровей, изрядно молодивших Оливея. Хотя рыцарь, без сомнения, разменял уже пятый десяток, можно было смело заключить, что годы еще не подточили эту глыбу.
С неменьшим интересом и немедиец разглядывал легендарного киммерийца, которого видел раньше лишь на поле боя, где плащ и тяжелое забрало полностью скрывали фигуру и лицо короля.
Пока длилось это взаимное разглядывание, в комнату вошли молчаливые слуги, быстро вынесли следы беспорядка, расставили новые скамьи, стол и посуду, исчезнув столь же бесшумно, как и появились. Ройл, мгновенно забывший про вельмож, уже вертел в руках одну из вновь принесенных фляг, мимоходом подумав, что немедийский рыцарь явно строг к слугам, вымуштровав их не хуже, чем сам боссонец в былые времена муштровал добровольцев в Западной Марке.
«Мимо баронских покоев они, видно, и вовсе шныряют тенями, на одних носках, так, что и свечное пламя не дрогнет. Однако, хвала светлым богам и покровителям старых бойцов — судя по аромату, в вине хозяин смыслит не меньше, чем в сбруе».
Судя по алчным и сосредоточенным лицам Эгиля и Хольгера, они разделяли выводы, сделанные следопытом, и ждали лишь кивка Конана, чтобы вживую удостовериться в этом. Иллиах же, по молодости бледный от всего, выпитого за два дня, прошедших после битвы с разбойниками у Совиной Горы, лишь уставил глаза в окно, моля Крома дать ему сил не ударить
