бурную ночь и любовную схватку, в которой ему не позволят быть сверху.
Перед нами прошла череда нахальных задниц: твердая попка мсье Антея, расхристанная задница мсье Валентино, засунутая в тесные джинсы, восточная задница мсье Роша — ладная, но недоступно-капризная, она отражалась в круглом бассейне, позволяя любоваться собой со всех сторон. Но в 1991 году публику поверг в шок зад мсье Дима. Австралиец (все американцы отказались) беспечно прыгал по своей кровати, резвился в море, нырял, выставляя на всеобщее обозрение соблазнительный зад и омываемую волной мошонку. Игры пловца вызвали всеобщее возмущение по другую сторону Атлантики, где не видели ничего подобного аж с самого 1896 года, когда в маленьком кинозале в Лoc-Анджелесе, в присутствии 73 застывших от изумления зрителей, две звезды немого кино — Мэри Ирвин и Джон Райе — в течение долгих четырех секунд целовались на экране.
Что касается юных, детских попок, «живых, трепещущих, вечно настороженных, иногда болезненно- впалых, но улыбающихся и наивно-оптимистичных, выразительных, как лица», о которых пишет в «Лесном царе» Мишель Турнье, в рекламе мы таких — увы — не видели. Запрет на эксплуатацию непорочности сохранился сегодня, пожалуй, только в рекламе. Вообще-то очень непросто говорить о незрелых попах, не вошедших в возраст, но очевидно набирающих силу; о ягодицах, которые впервые пробуешь на вкус, и они кажутся горькими и сладкими одновременно, терпкими, как груши сен-жан, и шаловливыми, как рожки козленка. Молодая сияющая кожа почти прозрачна и непростительно упруга. Юные ягодицы прекрасно знают, что в них есть нечто уникальное, звонкое, оптимистичное, но это не делает их наглыми. Напротив, они кажутся робкими, неловкими, неотесанными. В них присутствует наивность, почти доброта. «Увидев его ягодицы, — продолжает Турнье, — я впервые ощутил в своем сердце любовь, они открыли мне все, что было в нем безоружного, неловкого, уязвимого».
«Венера и Купидон» (1540-1545) Бронзино дает довольно точное представление о юношеском заде. Картина флорентийца навеяна «Венерой и Купидоном» Микеланджело, только Купидон Бронзино — не ребенок: у него почти сформировавшееся тело, а поза так необычна, что маленький пухлый зад кажется очень привлекательным. Зритель видит только разгоряченное лицо и пышущий здоровьем зад. Так что же написал Бронзино? Юный мальчик и зрелая женщина, уста к устам, его рука ласкает ее грудь, а толпа зрителей, в том числе старик, наблюдает. Принимая во внимание то обстоятельство, что Купидон — сын Венеры, перед нами чистой воды инцест. Купидон пылко выставляет напоказ свою плоть, он хочет быть таким же тяжеловесным и чувственным, как Венера: на ее роскошных округлостях, подобно какому-то диковинному грибу, наливается соком маленький задик, можно подумать, что это изысканное сокровище является естественным продолжением сочной женской плоти. Такого не встретишь у девочек в тюлевых пачках — их называют балетными малышками: жестокие нагрузки на репетициях как раз на то и нацелены, чтобы лишить их всяких форм. Эти девочки с собранными в пучок на затылке волосами держатся, как правило, стайкой, им от восьми до двенадцати лет, и взгляд ценителя с восторгом созерцает череду маленьких — с орешек — попок, узеньких бедер и тоненьких, как у лисички, лодыжек, обтянутых розовыми или белыми трико. Они смеются, прыгают, тоненькие, как веточки, у их попок весенний и воздушный облик, а это большая редкость.
Кстати, балетная пачка похожа на венчик цветка, на загнутые кверху лепестки гвоздики или колокольчика, а может — и на крылышки мотылька. Пачка — веселый и кокетливый наряд, он украшает попку, лицемерно притворяясь, что скрывает ее, пишет Турнье, восхваляет ее, трепеща оборками. Она — белый пенный взрыв, воздушное отражение всего мясистого и тяжеловесного, что есть в танцовщице. Как жаль, что некоторые люди время от времени выражают желание «оборвать лепестки» маленькой девочки в пачке — словно злые мальчишки, обрывающие крылья мухам. Патрик Гренвиль хотел бы видеть юную балерину совершенно обнаженной, чтобы одна нога цеплялась носком за перекладину, а другая, напряженно выгнутая, стояла на полу. «Эта возвышенная, мучительная поза позволила бы мне увидеть ее пушок, губки, маленькую попку. Она бы стояла, скованная небесным страданием, а мякоть вульвы, нарушив все запреты, выдала бы мне ее животную суть». Между тем каждому известно, что маленькая девочка в оборванной пачке беззащитна, как бабочка с оборванными крылышками.
ГЛАВА 20.
В конце XVII и в XVIII столетии художники увлекаются изображением женщины со спины. Рискнем предположить, что это связано с преклонением перед красотой Гермафродита, запечатленной в знаменитой статуе, найденной на вилле Боргезе и отреставрированной Бернини. Кеннет Кларк так определил вкусы той эпохи: «Если рассматривать женское тело как контраст плоского и выпуклого, можно утверждать, что со спины оно выглядит более совершенным». Это, безусловно, так, ведь ягодицы, выразительные и одновременно двусмысленные по своей природе, располагают к неизведанным наслаждениям. Век, отбросив стеснение, отдался, по меткому замечанию Брантома, созерцанию
Живописцы задирали юбки и раздвигали ноги своих героинь, чтобы зритель мог вволю насмотреться на заветные местечки их тел, а юные девушки охотно и со всем возможным изяществом демонстрировали самые лакомые кусочки своего естества. Буше и Фрагонар без устали писали нимф с телами цвета взбитых сливок и обворожительных наяд, плещущихся в волнах, воздевающих руки к небу, дрыгающих ногами и закатывающих в экстазе глаза. По словам Сен-Виктора[80] (1860), на полотнах «Галатея» и «Купальщицы» «плоть сверкает, как влажные цветы». Но юные морские девы были существами мифологическими, ненастоящими. Следовало вдохнуть в эти ляжки и ягодицы живую жизнь, найти для них подходящее лицо, изобразить их в тиши и уединении будуара, в сонной истоме. Так мисс О'Мёрфи превратилась в лесную нимфу.
К середине XVIII века женщина действительно начала меняться — возможно, не сама женщина, но ее идеал. В «Суде Париса» Ватто женщина все еще цилиндрична, как дорическая колонна, но это образ из прошлого, в моду входят
