и всякой революции. Вот как он описывает, что такое суд:
«Давай разберем, что означает пространство суда, расстановка людей, судящих или судимых. Здесь есть своя идеология. Что же это за расстановка? Стол, за столом — судьи: это третьи лица, удаленные на некоторое расстояние от обеих сторон.
Отведенное судьям место указывает, во-первых, на их нейтральность, во-вторых, на то, что не существует предварительного решения, что оно будет принято в ходе процесса, после того, как выскажутся обе стороны, в соответствии с принципом установления истины и некоторыми представлениями о справедливости и несправедливости и, в-третьих, что это решение будет иметь силу. Вот что стоит за пространственной организацией суда. Сама идея, что есть люди, соблюдающие нейтралитет по отношению к обеим сторонам, что они в состоянии судить в соответствии с представлениями о законности, имеющими безусловный приоритет, и что их решение должно иметь силу, думаю, очень далека от народного правосудия и глубоко чужда ему. Народное правосудие включает не три элемента, а два — народных масс и их врагов».
Отвечая на замечания Виктора, то и дело ссылавшегося на Китай и революционный суд, Фуко говорит:
«В обществе, подобном нашему, аппарат правосудия всегда был чрезвычайно важным инструментом государства, но его история оставалась в тени. Изучается история права, история экономики, но история правосудия, юридической практики, того, что представляла собой судебная система, каковы были системы подавления — об этом говорится редко. Я думаю, что правосудие как государственный аппарат играет исключительную роль в истории. […] Начиная с некоторого момента судебная система, выполнявшая в Средние века главным образом фискальные функции, была втянута в антибунтарскую борьбу. До этого подавление народных восстаний поручалось военным. Впоследствии его стала осуществлять сложная система — „правосудие — полиция — тюрьма“. […] Вот почему радикальный снос аппарата правосудия и всего, что напоминает судебную систему, происходящий в процессе революции, носит лишь временный характер, а все то, что напоминает идеологию и позволяет этой идеологии украдкой втереться в народные практики, должно быть заклеймено».
Собеседники подробно обсуждают политические и идеологические горизонты французского левого движения начала семидесятых годов. Становится очевидным, что Фуко не вполне разделял взгляды группы, с которой он был связан.
Фуко:
«Ты говоришь: „Это находится под идеологическим контролем пролетариата“. Хотелось бы знать, что ты понимаешь под „идеологией пролетариата“».
Виктор:
«Учение Мао Цзэдуна».
Фуко:
«Хорошо, но вряд ли ты станешь отрицать, что французский пролетариат в основной своей массе вовсе не мыслит в соответствии с этим учением, которое к тому же не является революционным в полном смысле этого слова».
Для Фуко суд — это воспроизведение буржуазной идеологии:
«Суд подразумевает также, что существуют категории, общие для всех (например, относящиеся к уголовному праву — кража, мошенничество, или нравственного порядка — честность, нечестность), и что все готовы с ними считаться. Эти идеи являются оружием, при помощи которого буржуазия осуществляет свою власть. Поэтому идея суда народа меня смущает, особенно если интеллектуалам предлагается играть роль прокуроров или судий. Ведь именно при посредничестве интеллектуалов буржуазия расцвела и создала сюжеты, о которых мы говорим».
Пьер Виктор подводит итог сказанному в таких словах:
«Я за то, чтобы на первой стадии идеологической революции допускались грабежи; я — за перехлесты. Нужно, чтобы палка обрушилась на другие головы: нельзя изменить мир, не разбив скорлупы».
Фуко отвечает просто:
«Лучше сломать палку»[382].
Сартр в интервью, которое он дал в 1973 году одному бельгийскому журналу, прокомментировал позицию Фуко в споре о народном правосудии. Прошло семь лет после выступления Сартра по поводу Фуко-«структуралиста», автора книги «Слова и вещи», в котором он называл его последним оплотом буржуазии. На этот раз Сартр оспаривает взгляды Фуко, сильно сместившиеся влево. «Точка зрения Фуко, — объясняет он, — приводит нас к тому, что суд народа является лишь банальным актом насилия». И добавляет:
«Мы, маоисты и я, с этим не согласны. Мы считаем, что народ прекрасно может создавать суды. […] Фуко настроен радикально: любая форма правосудия — буржуазного или феодального — предполагает суд, процесс, судей за столом, поэтому от него нужно отказаться. Но в начале правосудие стимулирует мощное движение, которое сметает институты. Однако если внутри этого мощного движения зарождается революционная форма правосудия, если, обращаясь к людям от имени правосудия, у них спрашивают, какой урон был им нанесен, в этом, по-моему, нет ничего плохого, и неважно, сидит ли кто-то при этом за столом или нет»[383].
Знакомство с материалами, над которыми Фуко работал в это время, позволяет понять, отчего он так заинтересовался событием, которое произошло через два месяца после дискуссии с Пьером Виктором и держалось на первых полосах газет на протяжении всего 1972 года: преступлением в Брюайан-Артуа. Шестнадцатилетняя девушка была убита ночью на пустыре маленького шахтерского городка, расположенного на севере Франции. Подозрения следователя пали на заметного человека в городе, нотариуса, который работал на Угольную компанию и занимался сделками по недвижимости. Он предъявляет обвинение Пьеру Леруа и заключает его под стражу. Прокуратура просит освободить обвиняемого до суда, но судья отклоняет ходатайство высшей инстанции. Рабочее население городка выступает в поддержку судьи, выступившего против «классового правосудия». Судья Паскаль много выступает. Слишком много? Во всяком случае, он будет обвинен в разглашении тайны следствия и 20 июля 1972 года отстранен от дела по решению кассационного суда[384].
Само собой разумеется, что маоисты взяли дело под свой контроль задолго до этой даты. 4 мая был создан комитет «Правда-Правосудие». Он должен был разоблачать «классово чуждую, сфабрикованную буржуазией информацию», как сообщала газета «Le pirate», издававшаяся активистами и журналистами и тиражировавшаяся при помощи ротатора. Комитет организует демонстрации, митинги, голодовки… Тон задавали листовки, выпускавшиеся маоистами севера Франции: «Была растерзана дочь рабочего, мирно отправившаяся навестить бабушку. Это акт каннибализма. Каким бы ни был приговор буржуазного суда,
